Узнав об этом, Шелгунов зашел в редакцию журнала на Литейном и попросил у сотрудников типографские гранки с запрещенными сказками. Дома прочел их - и не удивился, что их запретили.
Сказка «Медведь на воеводстве» была, что и говорить, едкая. В ней действовали, в некой исторической последовательности, Топтыгин 1-й, Топтыгия 2-й и Топтыгин 3-й. Первый «забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил». Топтыгин 2-й, не найдя в лесу ни типографии, дабы ее разорить, ни университета, дабы его спалить, забрался во двор к мужику и был убит после этого. Топтыгин 3-й сразу укрылся в берлоге. А в лесу все заведенным порядком шло. «Порядок этот, конечно, нельзя было назвать вполне «благополучным, но ведь задача воеводства совсем не в том состоит, чтобы достигать какого-то мечтательного благополучия, а в том, чтобы исстари заведенный порядок (хотя бы и неблагополучный) от повреждений оберегать и ограждать». Топтыгин 3-й надеялся, что обычные злодейства будут происходить сами собой, без его участия...
Кроме Топтыгиных в сказке фигурировал Лев царь зверей, и, по слухам, именно в этом Льве цензурный комитет усмотрел непристойный намок на российского царя, в печати совершенно неприемлемый. Сказки не появились на страницах журнала, но в типографских гранках уже ходили по рукам.
С весны минувшего 1883 года Екатерина Леткова жила в Москве, е Михайловским не виделась. Когда он, поднадзорный, переехал в Любань, она ему в письме написала: «Спасибо Вам». Он сразу откликнулся: «А за что Вы мне спасибо сказали и написали? Вы - мне? Вы - чудная, я чудной - и вдруг спасибо... Катя, радость моя, горе мое, люблю я тебя».
Но именно потому, что она для него оказалась не только радостью, но и горем, она стремилась побороть и себе возникшее чувство к Михайловскому.
В ноябре получила письмо: «Люблю Вас. Души Вашей не знаю. Люблю еще двух маленьких человеков, которых сейчас от себя отпустил и которые не трогательно (это слабо), а раздирательно выражают свое понимание вещей». Она поняла, что он не сможет быть счастливым без своих мальчиков, и знала, что жена ему детей не отдаст. Написала ему серьезно и решительно: «Каждый из нас должен идти своей дорогой».
А тут приехал в Москву архитектор Султанов, неизменный в своей влюбленности, снова сделал ей предложение. Она согласилась...
По возвращении в Петербург Султанов, уже как жених, решился поставить будущей жене условия. Суть их была для него слишком важна, и без соблюдения этих условий он не мыслил себе всей будущей совместной жизни. Он изложил их в письме:
«1) Вы никогда не будете иметь никаких сношений, ни личных, ни письменных, ни с какими «поднадзорными» или двусмысленными личностями.
2) Под нашим общим кровом никогда, ни на одну минуту не должно быть никаких запрещенных политических книг или писаний.
3) Если у нас будут дети, Вы никогда не будете при них осмеивать то, во что я верую и что я почитаю.
4) Вы должны будете порвать всякие отношения с М-м».
И на все это она согласилась. В начале января 1884 года она вышла замуж за архитектора Султанова и переехала из Москвы в Петербург. Это было в те дни, когда ей стало известно об аресте Софьи Ермолаевны Усовой и Сергея Николаевича Кривенко. I
Доктора нашли чахотку у двенадцатилетней Любы, второй дочки Станюковича. Сказали отцу, что в Петербургском климате девочка не выживет, и порекомендовали отвезти ее на юг Франции, на берег Средиземного моря, в Ментону. Станюкович не раздумывал: он немедленно - это было в январе 1884 года - отвез в Ментону жену и больную дочь. Устроив их там, он спешно вернулся в Петербург. Здесь его ждали неотложные дела и заботы журнальные.
Узнал Станюкович, что по совету докторов собирается месяца на два в Ниццу или в Ментону Шелгунов. Хотя чахотки у него как будто не находили. «Его отъезд, понятно, не остановит меня в марте отвезти детей и пробыть пасху с вами, - написал Станюкович жене. - Добрый, хороший Бажин справится и один некоторое время». Весной Станюкович намерен был перевезти все свое семейство в Женеву или в Баден-Баден.
Шелгунову томительно хотелось вырваться из гнетущей петербургской атмосферы - подальше куда-нибудь! Его звал к себе Александр Николаевич Попов, его новгородский приятель, ныне Попов жил п сорока верстах от Смоленска, в имении. Оттуда присылал письма, настойчиво приглашал погостить. Шелгунов решил к нему заехать по дороге за границу. В начале марта на поезде он выехал через Москву в Смоленск.