Нет, уже не воскресить задушенный журнал.
Так хотелось повидаться с Михайловским и Успенским, и велик был соблазн нарушить полученное предписание - по дороге в Москву сойти с поезда в Любани и застрять у Михайловского на несколько дней, потом проехать до Чудова, там тоже сойти с поезда и завернуть к Успенскому в Сябринцы - поговорить по душам...
Однако понимал он, что подобное нарушение предписания может быть легко установлено полицией, и вряд ли это хорошо кончится. Послал Михайловскому в Любань такое письмо: «...выезжаю почтовым поездом 29-го, в понедельник, к тебе не заеду, но выходи к поезду на станцию, а может, ты и проедешь со мной до Чудова».
Он выезжал из Петербурга в холодный и хмурый день. На Николаевском вокзале явный полицейский агент топтался на перроне, держа руки в карманах пальто и не сводя глаз с отъезжающего Шелгунова. Подозрительно поглядывал на провожающих. Следом за Шелгуновым он вошел в тот же вагон.
Поезд тронулся. До станции Колпино агент стоял у окна в конце вагонного коридора. Проехали Колпино, и Шелгунов обратил внимание, что агента больше не видно - скорее всего, он вышел на этой станции.
Вот и Любань. Шелгунов выглянул из двери вагона, увидел на перроне Михайловского и его жену, обрадовался, замахал рукой. Он знал, что поезд в Любани стоит по расписанию двадцать пять минут, и не слишком спешил, выйдя на перрон. Михайловский подхватил его под руку, потащил в зал ожидания 1-го класса, там, в буфете, потребовал бутылку шампанского. Хлопнула пробка, Михайловский наполнил бокалы и, улыбаясь, провозгласил тост за долгожданное освобождение дорогого Николая Васильевича, пожелал счастливого пути. Узнав, что полицейский агент следил за ним на Николаевском вокзале и проехал до Колпина, посоветовал ехать в Москву, не задерживаясь по дороге в Сябринцах. Вполне возможно, что завтра на вокзале в Москве ожидать его будет другой агент... Во избежание новых неприятностей лучше уж ехать прямо в Смоленскую губернию.
Но как жить дальше?
Михайловский убеждал Шелгунова приняться за работу над воспоминаниями сразу по приезде в деревню. Это же так важно, так необходимо - с высоты прожитых лет охватить взглядом свою жизнь, поделиться размышлениями с читателем. И не может быть, чтобы напечатать воспоминания нигде не удалось... А завтра, когда Николай Васильевич будет проездом в Москве, имеет смысл ему нанести визит в редакцию «Русских ведомостей» - это, по нынешним временам, едва ли не самая прогрессивная российская газета. Стоит предложить редакции свое перо. Неужели откажутся от такого сотрудника?
Шелгунов соглашался: да, хорошо бы найти газету, в которую можно будет писать.
Времени для беседы, конечно, не хватило. На перроне обнялись на прощанье...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Москва наутро встретила его дождем. Из толчеи Николаевского вокзала носильщик донес вещи до извозчика. В пролетке с поднятым черным верхом извозчик повез его на Смоленский вокзал. Лошадь шлепала копытами по лужам и грязи. На Смоленском Шелгунов сдал вещи р багаж, а сам поехал в редакцию «Русских ведомостей». Редактор газеты Соболевский, кажется, был искренне рад встрече, выразил готовность печатать статьи, которые Шелгунов будет присылать из деревни. Обнадежил обещаниями.
Еще несколько часов пришлось провести в ожидании поезда на вокзале. Дал телеграмму Попову: завтра, 1 ноября, приедет в Смоленск.
Приехал он утром, Попов приветствовал его на перроне. Сели в коляску и тронулись в путь.
За Смоленском ехали немощеной дорогой по волнистой, овражистой равнине, среди рыжих убранных полей и облетевших перелесков, роняющих под ветром последние ржавые листья. С глубокой печалью думалось: давно ли он жил в Петербурге, редактировал журнал, строил планы, а иногда, признаться, и воздушные замки, и в любой день мог поделиться мыслями с друзьями и собратьями по перу...
По дороге от Смоленска изредка попадались навстречу деревенские повозки, и Шелгунов иногда замечал, что лошади не подкованы, колеса телег - без ободьев. Попов объяснил: подковы и ободья железные многим мужикам не по карману, оттого в здешних деревнях и кузнецов нет. Ему, Попову, чтобы подковать лошадей или починить рессору, надо ездить в Смоленск, ближе нет кузницы.
Деревни выглядели убого: избы крыты были соломой, причем солома на крышах торчала в разные стороны, как вихры на нечесаной голове.
Дом Попова, деревянный, но просторный, с большими окнами, выстроен был среди высоких деревьев сада, над речкой. По сравнению с избами близкой деревни он казался дворцом.