- Вы пишете? - спросил Дурново.
- Пишу.
- Где?
- В «Русской мысли».
- И под своим именем?
- Под своим именем.
Значит, Дурново этого не знал? Ну если директор департамента не читает «Русскую мысль»... Очень хорошо, конечно, если не читает.
Разговор закончился. Можно было обнадежить Мишу и Людмилу Петровну.
А 14 сентября, чтобы проводить Колю, Николай Васильевич прибыл на пароходе из Петербурга в Кронштадт. Было ясно и прохладно, над Финским заливом дул слабый норд-вест и гнал на берег легкие волны. Клипер - с пароходной трубой и вместе с тем под парусами - стоял на рейде. Его отплытие задерживалось недели на две, но Николай Васильевич задержаться в Петербурге не мог. В Кронштадте, на берегу, попрощался с Колей и пожелал ему счастливого плавания. Коля, в мичманской форме, сел в шлюпку, ожидавшую у причала, матросы взмахнули веслами, шлюпка отчалила, и Коля помахал рукой...
На другой день, под вечер, Николай Васильевич уезжал из Петербурга. Среди провожающих на Николаевском вокзале был Успенский, был Михайловский, была Людмила Петровна, был Миша и - приятная неожиданность - был Коля: его командир клипера отпустил в Петербург проводить отца.
Прощание на вокзале вышло таким сердечным, что Николай Васильевич был глубоко растроган. Особенно тронул его Успенский, с которым он не раз виделся в эти дни. Так хотелось Успенского поблагодарить - трудно только было объяснить, за что именно. Вот и уехал, не поблагодарив.
По возвращении в деревню Николай Васильевич томился невысказанным, томился собственной, как ему казалось, неблагодарностью, и послал он Успенскому письмо:
«Многоуважаемый и дорогой Глеб Иванович.
Совсем я поступил не по-человечески. Вы были ко мне до того ласковы, внимательны и добры, и так все это выходило у Вас светло и тепло, что я и до сих пор чувствую Вас, точно Вы во мне сидите. Ведь за это же не благодарят? Что же тут делать? Ну, вот и все. Теперь стало легче.
Искренне преданный, уважающий и любящий Вас
Н. Шелгунов».
Теперь в его деревенском доме на подоконнике стоял глобус, на столе открытым лежал географический атлас. По глобусу и по атласу Николай Васильевич следил за дальним плаванием корабля. Из писем Коли - они приходили из разных стран и портов - узнавал, что клипер «Наездник» вышел в Атлантический океан, достиг берегов Бразилии, оттуда повернет к мысу Доброй Надежды, на восток, и через Индийский океан поплывет в Японию...
Наступил 1887 год.
В конце января Николая Васильевича ужасно встревожило известие, что в Петербурге арестованы четверо друзей Коли по Морскому училищу. Одного из них, Черневского, Николай Васильевич знал и помнил.
После этого известия прошла неделя, когда решительно ни от кого не было письма. Шелгунов написал Людмиле Петровне: «Друг Людя. Ничего не понимаю, точно все умерли. Истомился я весьма этими неизвестностями и ожиданиями страшно. Перестал работать - не могу». Еще через неделю написал в Москву Гольцеву: «Я боюсь, что моему сыну не придется окончить плавание благополучно. И это меня так тревожит, что вот уже две недели я не могу найти себе места...»
Николай Васильевич знал, что друзья Коли - свободомыслящие юноши, но смутно представлял, что же именно вменяется им в вину. По его просьбе знакомые в Петербурге наводили справки. Выяснялось, что идет следствие по делу политического кружка моряков и Коле грозит арест.
В конце марта Николай Васильевич писал Гольцеву: «У нас ручьи текут, реки разлились... А замечаете мой почерк? Такое у меня нервное расстройство, что могу только писать отдельными буквами».
«Весна или что. другое, по у меня совсем нет сил...- писал он Людмиле Петровне. - Если с Колей случится беда, надо будет его поддержать, - значит, вопрос о моих силах очень важен. В 1882 году мне очень помог кумыс. Думаю, что и теперь он поможет».
Он решил поехать на кумыс в Самарскую губернию. Не только ради собственного здоровья. Рассказывал потом: «Насидевшись в деревне, да еще в губернии, где все очень маленькое и узенькое, где люди жмутся, как тараканы в избе, где копеечный урожай считается благословением божьим и никто никогда не видит рублей, я ожил только от одной возможности отдохнуть степным простором и на время почувствовать себя свободным».
До Нижнего Новгорода он доехал по железной дороге, в Нижнем сел на пароход - новый белый пароход с колесом под кормой.
И вот он очутился на палубе парохода, обвеваемый теплым ветром. Перед глазами открылись волжские дали, и поплыли мимо зеленые холмистые берега, песчаные чистые отмели. Волны рябили под солнцем.