Том Хейдон лежал на охапке полуистлевшей соломы, держась за ушибленный бок; кровоподтеки на его лице приняли густой синий цвет. Рядом сидел Гарри Бикерстаф, великий молчальник и трудяга, свесив голову с желтыми соломенными волосами. Джерард, стоя на коленях, писал, пристроив перед собой табурет. Лязгнул замок, дверь открылась, узники подняли головы. Толстый человек в мантии важно вошел в камеру, за ним семенил маленький клерк с чернильницей и пером. Солдат вытянулся у двери.
— Так… — сказал толстый, заглянув в листок. — Джерард Уинстэнли, Гарри Бикерстаф и Томас Хейдон. Вы арестованы по иску лорда Вэнмена, рыцаря Ральфа Верни и Ричарда Винвуда, эсквайра, каковые являются доверенными лицами сэра Фрэнсиса Дрейка. Суд будет рассматривать ваше дело через три дня. Вам надо нанять адвоката, чтобы он изложил ваши мотивы. Понятно?
Уинстэнли поднялся с колен.
— Сэр, мы сами можем защитить себя, нам нет нужды нанимать адвоката. Мы только хотели бы знать, в чем нас обвиняют. Ваш бейлиф, который арестовал нас и привез сюда, не хотел нам этого сказать. Нельзя ли ознакомиться с заявлением истцов?
— Нет, это невозможно. Документы будут переданы вашему адвокату, и он подготовит ответ от вашего имени.
— Но мы не сможем найти адвоката за три дня.
— Суд будет иметь дело только с адвокатом.
Он важно развернул полное тело в длинном черном одеянии и выплыл из камеры. Клерк засеменил следом. Дверь захлопнулась, снаружи щелкнуло железо замка.
— Кто это? — мрачно спросил Бикерстаф.
— Это Роджерс, судья. Он ведет наше дело.
— А адвокат зачем?
— Так полагается. Хотя постойте… Надо бы справиться в книгах. По-моему, есть закон, по которому обвиняемый может сам защищаться, если пожелает, а может передать свою защиту родственнику или другу…
— Ну так давайте сами, — сказал Том, страдальчески морщась. — Какого еще адвоката?
— Болит, Том? — Джерард подсел к нему, взял за руку. — Ты прав, мы попробуем сами… Нам нанимать работников не пристало, да и не на что. Адвокаты охочи больше до денег, чем до защиты правого дела. Знаете что? — сказал Джерард, обернувшись к Бикерстафу. — Я напишу в парламент. В Армии о нас уже знают, и лорд Фэрфакс не станет нас преследовать. А теперь пусть в парламенте прочтут. Я изложу наше дело, объясню, почему мы копаем пустошь. Может, нас поддержат…
— А с адвокатом как? — с тоской спросил Том.
— Плохо наше дело, парень, — сказал Бикерстаф. — Судить будут присяжные, а это знаешь кто? Те самые, фригольдеры, что тебя так разукрасили. Смекаешь?
— Мы у них потребуем обвинительный акт и составим защиту сами, — проговорил Джерард. Он бережно положил руку Тома, встал, подошел к табурету, перевернул исписанный клочок бумаги и взял перо.
На следующий день, когда другой судебный чиновник пришел к ним в камеру, все повторилось снова: суд отказывался предъявить обвинение, пока они не наймут адвоката, а Уинстэнли противился. Божественный голос сказал ему: не нанимай работников. Он не мог ослушаться. Но и земные, разумные доводы подтверждали его правоту. Где взять денег, чтобы заплатить адвокату? И какой обученный в университете юрист согласится защищать дело бедняков, многие из которых по закону не имели права ни жить на холме, ни ставить там хижины, уж не говоря об обработке пустоши? Они, наоборот, приведут десятки законов, поправок, добавлений, указов, которые непреложно докажут, что вся земля манора, включая и общинные выгоны, и пустоши, и поймы реки, и болотца, принадлежит лорду. Недаром и месяца не прошло после казни короля, а они уже издали указ, предписывавший местным властям оставаться на местах и исполнять королевские законы впредь до специального распоряжения.
Истина опирается на другой закон. На ясный, чистый закон справедливости. На нем и надо строить защиту. Кто лучше него самого знает этот закон благодати?
Он изложил дело на шестнадцати страницах. Жалоба должна была пойти в парламент в ближайшие дни — он ожидал, что кто-нибудь из колонии навестит их. Тогда на всю Англию прозвучат слова: «О, не смыкайте ваших глаз от света, обсуждая мелкие привилегии отдельных людей, когда всеобщая свобода приведена к вам на суд; не спорьте больше, когда явилась перед вами истина, но храните молчание и действуйте в ее духе. Не затыкайте ушей против тайных жалоб угнетенных, иначе господь закроет уши свои от ваших жалоб и освободит тех, кто ждет его, иным путем».
Первое, что должно сделать, убеждал он парламент, — это освободить землю. Пусть джентри пользуются своей огороженной землей, а простой народ владеет общинными угодьями. А если вы отвергнете эту свободу, пусть кровь и слезы угнетенных бедняков падут на ваши головы и заклеймят вас как отступников и лицемеров. И если вы закрепите древние законы завоевателей, пусть тогда и кровь короля Карла падет на головы ваши, ибо станет ясно, что вы пролили его кровь только для того, чтобы самим сесть на трон вместо него.
Прошел еще один день в невыносимой духоте каземата. Джекоб с Джоном принесли еду и взяли обращение к парламенту. Они принесли немного денег, и Джерард, боясь спросить о происхождении этих монет, тут же послал Джона в лавку за бумагой — для защитительной речи. И когда друзья ушли, принялся за дело.
— «Мы, ваши меньшие братья, — взывал он к обвинителям и судьям, — требуем свободы на наших общинных землях; мы хотим жить в мире и любви с вами, без нищеты и гнета, на нашей родной земле. А те, кто сажают нас в тюрьму, угнетают или избивают нас, связав нам предварительно руки, — предатели страны и враги справедливости».
Он вставил в текст защиты стихи, может быть, они скорее растопят сердца. Надежда его росла; он не чувствовал сырости, позабыл про боль в коленях, не слышал ровного дыхания товарищей. Лучина потрескивала, от пламени изредка отделялась и улетала вверх маленькая искра. Из-под пера четкой линией шли строчки:
Так он писал и черкал всю ночь…
На третий день судья Роджерс снова вплыл в их камеру и важным бесстрастным голосом объявил:
— Поскольку вы, Гарри Бикерстаф, Томас Хейдон и Джерард Уинстэнли, отказываетесь нанять адвоката, суд считает вас отсутствующими и рассмотрит дело без вас. Отправляйтесь по домам и ждите решения.
Джерард вскочил.
— То есть как отсутствующими? Вы арестовали нас, привезли сюда, держали в заточении, а, выходит, мы отсутствовали? У нас готова защита! — Он протянул судье листы с текстом защитительной речи. Но Роджерс не взял их, а строго посмотрел в угол, где на соломе лежал Том, а подле него сидел Бикерстаф.
— Вы слышали, что я сказал: вы можете идти. Освободите камеру и ступайте по домам. О решении суда вам объявят.
— Господин судья, но дайте же нам сказать, — настаивал Джерард, все протягивая листы. — Мы не стыдимся нашего дела и не боимся защищать его. Пусть сэр Фрэнсис Дрейк изложит обвинение, пусть по закону его докажет, а мы ответим. Господин судья, выслушайте нас! Не нарушайте закона!
Собравшийся было уходить Роджерс сердито обернулся. Его пухлое бледное лицо задрожало.
— Прекратите болтовню! Не вам бы говорить о нарушении закона! Это вы всякий закон отрицаете.
— Неправда! Нас оклеветали! Мы не закон отвергаем, а продажность закона! Мы готовы подчиниться законной процедуре, но выслушайте нас!
Судья махнул в сердцах рукой и заспешил к выходу. Уинстэнли шагнул за ним и горячо заговорил снова:
— Ну хорошо, вы не хотите нас слушать. Господь вам судья. Но тогда — вот: возьмите наш письменный ответ и прочтите на суде. Это и будет нашей защитой. Ведь вы обязаны выслушать обе стороны…
Судья шел не оглядываясь. Тучное тело его колыхалось под мантией.
— Нет! — бросил он через плечо. — Суд не будет зачитывать вашу бумажонку. Мы рассматриваем вас как не явившихся! И вы заплатите судебные издержки, я вас предупреждаю.
После тьмы и сырости камеры яркий солнечный свет ударил Джерарду в лицо, ослепил, и он понял внезапно, что ничего не сможет добиться. Он еще спешил по двору за отдувавшимся, махавшим пухлой рукой судьею, что-то говорил ему о совести, о справедливом законе, и все пытался всунуть в эту белую руку исписанные листы со своей такой продуманной, такой блестящей защитительной речью; но яркий свет будто сковал его волю, и все это делал как бы другой человек, цепляясь за кажущуюся возможность что-то изменить. А сам Джерард уже не верил в эту возможность. И когда у входа в красное кирпичное здание суда, куда нырнуло, как рыба в омут, тело судьи, его остановил, вытянув поперек двери обоюдоострую алебарду, стражник, он отступил почти с облегчением. Фарс окончен.