Уайтлок тоже поднялся с кресел, распрямил дородное тело, задумчиво посмотрел в окно большими, навыкате глазами.
— Кромвель говорит, надо спешно готовить новую экспедицию.
— Пусть Кромвель сам и готовит. А меня увольте. Я здесь и так бог знает чем занимаюсь. Полюбуйтесь! — он сердито зашелестел бумагами на столе, одна упала на пол. — Вот! Приказ Государственного совета от 23 февраля. Они получили жалобу из Серри, что там кто-то срубил деревья в общинном лесу, и требуют от меня, главнокомандующего, принять меры! Они, видите ли, не могут справиться своими силами. Это уже четвертый приказ такого рода только по Серри!
— По Серри? Не о холме ли святого Георгия речь, где действуют эти… диггеры? — спросил Уайтлок. Его удивлял раздраженный тон генерала. — Я слышал, они недавно разослали письма по всей стране — требуют, чтобы за ними признали право на обработку общинных земель, право не платить ренту… И еще просят пожертвовать им денег. Им не на что купить пищу и зерно, чтобы засеять землю.
— Вызвали страшные, убийственные силы, разрушили порядок, попрали иерархию, традиционное благочестие, обычаи… А теперь недовольны. — Фэрфакс опять нервно заходил по кабинету. — И я должен вести регулярные войска наказывать каких-то землекопов. Нет, нет! Пусть сами!
— А вы знаете, что эти копатели и в Нортгемптоне появились, в Кенте, Мидлсексе, Бекингемшире, Хантингдоне… — Уайтлок извлек из кармана тетрадку, с которой никогда не расставался, свой неизменный дневник, полистал. — Вот например: Государственный совет пишет мистеру Пентлоу, мировому судье Нортгемптона: «Мы не сомневаемся, что вы сознаете, какую опасность несут в себе подобные действия и сколь необходимо решительно им воспрепятствовать…» И что любопытно: «Действуйте смелее против таких людей на следующей судебной сессии, а если кто-либо, кому надлежит наказывать их, будет увиливать от своих обязанностей, дайте нам знать, чтобы мы могли привлечь их к ответу».
— Конечно. А орудием для карательных действий будет армия генерала Фэрфакса. А я, знаете, не удивляюсь, что находятся люди, которые этим диггерам сочувствуют. — Он вдруг остановился перед Уайтлоком и поглядел ему в глаза.
— Сейчас голод свирепствует в Ланкашире, — продолжал тот, — и чума разразилась…
Смуглое лицо генерала было печально. Он вспомнил север, родной Йоркшир, куда недавно отослал леди Анну с дочкой, и тоска по дому сжала сердце.
Дверь распахнулась, тяжелой поступью вошел Кромвель. Фэрфакс и Уайтлок невольно выпрямились, наблюдательный глаз лорда — Хранителя Большой печати отметил нездоровую желтизну кожи, набрякшие мешки под глазами, поредевшие волосы… Ирландия нелегко далась Непобедимому.
Едва поклонившись, Кромвель подошел к креслу, сел, жестом пригласил сесть Фэрфакса.
— Милорд, — начал он низким, хриплым голосом, — я пришел поговорить с вами о той опасности, которая угрожает Англии с севера. Нет, нет, мистер Уайтлок, останьтесь. Дело касается всех нас. Вам, вероятно, известно, что первого мая принц Чарльз заключил договор с шотландцами. Так вот, вчера он отплыл из Бреды в Эдинбург, возглавить войско. Мы должны действовать со всей поспешностью. Вы ведете экспедицию на север. Выступить надо в ближайшие же дни, чтобы не дать им пересечь границу. Я, разумеется, иду с вами как ваш заместитель. Давайте наметим путь следования. — Он с некоторым усилием поднял грузное тело с кресла и подошел к карте на стене. Фэрфакс тоже встал. Тонкие губы его побелели, лицо сделалось неподвижным.
— Я не поведу Армию в Шотландию, генерал. Вам придется действовать без меня.
— Вы что… Хотите отказаться? В такой момент? Вы понимаете, что это равносильно предательству? — короткая шея Кромвеля начала наливаться кровью.
Фэрфакс еще больше выпрямил спину, поднял подбородок.
— Я не считаю это предательством, сэр. Я сохраняю преданность парламенту и Армии, но я не вижу достаточных оснований для вторжения в дружественную нам страну.
— Дружественную? Но они провозгласили королем принца!
— И тем не менее. Мы связаны с шотландцами договором — Национальной Лигой и Ковенантом. Вопреки ему и без всякого повода с их стороны вторгнуться к ним с войском и навязать войну? Я не вижу к этому оснований — ни перед богом, ни перед людьми.
Кромвель внимательно изучал лицо генерала.
— Милорд, — проговорил он мягко, — если бы они не дали нам повода к вторжению, мы были бы не вправе это сделать. Но, милорд, они ведь вторглись к нам после подписания Ковенанта и вопреки его условиям! Вы помните? А теперь они собирают войска и деньги.
Фэрфакс заложил руки за спину.
— Но вы уже достаточно наказали их, сэр, — сказал он тихо. — Их войско разбито, Гамильтон казнен. Не слишком ли мы поспешим? Да и достоверны ли сведения об их приготовлениях?
— Вполне. Война неизбежна, хотим мы того или нет. И вы понимаете… лучше вести ее на их земле, а не на нашей. У вас ведь поместье на севере, я знаю. И надо поспешить…
Фэрфакс отвел взгляд.
— Человеческие чувства, генерал… и человеческие предположения… недостаточны для того, чтобы начинать войну против соседней страны. Я бы предпочел выждать.
— Но если они начнут, мы можем проиграть! — лицо Кромвеля вновь начало наливаться яростью, но он сдержал себя и положил руку на плечо Фэрфакса. — Солдаты вас знают, они верят вам. Ваши победы… Ваши блестящие дарования… Мистер Уайтлок, да скажите же ему, что отказываться преступно!
Фэрфакс вежливо высвободил плечо, отступил.
— Нет, милорд. Бесполезно. Я отвечаю только перед своей совестью. Я не должен делать того, что кажется мне сомнительным.
Через несколько дней главнокомандующим всеми вооруженными силами Английской республики был назначен лейтенант-генерал Оливер Кромвель. Фэрфакс отбыл домой, в Йорк.
Из Бекингемшира они шли в Серри, из Серри в Мидлсекс. Оттуда в Хертфордшир, в Бедфордшир, опять в Бекингемшир, потом в Беркшир и снова в Серри, а из Серри в Мидлсекс, оттуда в Хартфордшир и в Бедфордшир, а потом в Гентингдоншир и на север — в Нортгемптон… Старинные одинаковые городишки вставали на их пути — то ли городишки, то ли деревни с похожими друг на друга домиками, крытыми соломой, с огородами, амбарами, курятниками… С древними, иногда смешными именами: Колбрук, Хэрроухилл, Кемпсон, Каменный Стрэтфорд, Эмерсли, Петни, Годманчестер…
Солнце к середине лета подсушило дороги, они сделались пыльными, и шагать было легко, хотя дождик иногда припускал как из ведра или жара заливала глаза потом. Они останавливались в харчевнях, на постоялых дворах или у друзей, которых никогда до этого не видали, но о которых прослышали по дороге.
Их было несколько человек — то больше, когда кто-нибудь из местных жителей присоединялся к ним, то меньше, когда кто-нибудь заболевал в пути или отставал по делу. Джекоб нес на груди письмо. Они доставали его в каждой таверне, бережно разглаживали ладонями и читали собравшимся вокруг беднякам письмо, которое призывало помогать диггерам из Кобэма, лишенным средств к существованию, и создавать общины на пустошах по всей Англии, чтобы сделать эту страну прекрасной, счастливой и свободной.
Иногда во время этих чтений приходил шериф или мировой судья и требовал, чтобы они убрались из города. Иногда на улице или на рыночной площади в них летели камни, и они поспешно убегали, стараясь увернуться от ударов. Но в некоторых местах их ожидало счастливое известие, что есть уже здесь люди, копающие общинную пустошь, что они живут сообща, как апостолы, и трудом своим на земле ищут пропитания. Их вели к этим людям, и они обнимались, как братья, и делили хлеб, сидя вечером у костра и задумчиво говоря о том, что скоро, совсем скоро придет в мир царь справедливости. Так было в Айвере, графство Бекингемшир, в Коксхилле, графство Кент, в Инфилде, графство Мидлсекс…
Но бедны были диггеры, малочисленны, разрозненны, нищи… А силы, поднимавшиеся против них, — соседи-фригольдеры, лорды, солдаты, бейлифы, пресвитерианские пасторы, судьи, — силы эти были могущественны и беспощадны. Они обрушивались на бедных копателей и сметали колонии, подобно тому, как разогнал пастор Платтен диггеров Кобэма. В Уэллингборо они застали одни руины.