— Вы что ж, предполагаете, что мне понадобилась полевая сумка Лаврова? — Он рассмеялся в лицо следователю.
— Не сама. А ее содержимое. Оно, кстати, многих могло заинтересовать. Но знать о нем могли те, кто имел доступ к полевой сумке. И в первую очередь — вы, гражданин Тихомиров,
— Зачем мне она? Я никогда не интересовался ею, ни о чем не спрашивал Лаврова и никогда не прикасался к сумке. Не знаю, что в ней было.
— Не стоит прикидываться наивным. Не знать — не могли. Лавров в ней держал документы. Очень важные. Они не могли интересовать фартовых. С ними все понятно. Другие — не могли украсть и остаться незамеченными. Только вы могли ими воспользоваться.
— Но мне зачем? Я бумагами не интересуюсь. Мои документы — там, где им надо быть, находятся. Вы что-то заговариваетесь, гражданин следователь. Хотите мне висячку свою приклеить? Мало мне своего горя? Ну да теперь не все вам с рук сойдет. Я ведь не безграмотный.
— К чему ж так сразу? Я пока допрашиваю вас как свидетеля. Взял у вас подписку, что будете говорить правду. Ничего не станете утаивать от следствия.
— А я и не вру. Но говорить, что черное — это белое, не могу. Надеюсь, и вам такие показания не нужны.
— Правильно. Но уж очень старательно углы обходите. К тому же явно не договариваете, — упрекнул следователь.
— Чего?
— Говорите, что не входил, не видели, не знаете. А человек рядом с вами не один час проспал. Прежде чем влезть в спальный мешок, не раз невольно толкнул вас. Ведь палатка узкая, одноместная. Не раз проснуться должны были. И видеть, когда ложился и вставал человек.
— Всегда так было. Но в этот раз усталость свалила. Даже не поел…
— Так во сколько вы спать легли, Тихомиров?
— Часов не имею. Но засветло.
— А почему вы нашли в себе силы сходить умыться на реку, а от ужина отказались? Иль усталость заказная у вас?.
— Не понял! Я же говорил, устал и лег спать. Как можно заказать усталость?
— На пожаре с кем вы были? С Лавровым?
— Не только. Я и сам по себе, и с сельскими, и с охраной. Всем помогал.
— А вернулись с кем?
— Со всеми вместе. В хвосте. Сзади меня один охранник был.
— Так сколько же времени вы проспали в ту, последнюю, ночь Лаврова? — вернул следователь допрос в прежнее русло.
— Я три дня не спал. Неудивительно, что лег засветло, а проснулся утром.
— А почему вы, оберегаемый Лавровым, один из всех не заметили его отсутствия за завтраком?
— Он часто завтракал позже других. Я и не удивился.
— Он не говорил вам, что носил в сумке? — напрягся следователь.
— А почему он должен меня информировать? Я для него — условник. Он со мною, случалось, строже, чем с другими, был. Возможно, и я на его месте поступал бы точно так. Он — начальник. И панибратства между нами не было. Спасибо, что приютил. Только теперь я тому не рад. Вон в какую цену выливается мне его жалость. В подозреваемые попал ни за что. А ведь случись, не проспи я ту ночь, голову за него положил бы не задумываясь. Он единственный меня понимал.
— Вы уверены, что понимал?
— Иначе не пустил бы к себе в палатку. Не приютил, не защищал. Видел бы он теперешнее, удивился бы немало. Как за усталость расплачиваться мне приходится…
— Прочтите и подпишите протокол, — подал следователь исписанные бумаги. А положив их в портфель, сказал: — Вы свободны. Идите.
А утром, едва условники сели завтракать, к палаткам подъехал следователь. Поздоровался со всеми. Глянул на Тихомирова. У того сердце побитым щенком сжалось. Кусок поперек горла колом встал. Хотелось обругать, накричать. Но знал, этим не поможешь. Ведь вот и сегодняшнюю ночь не спал. Жизнь не мила стала.
— Тихомиров, я задержу вас ненадолго. — И, обратившись к Трофимычу, продолжил: — Думаю, часа нам хватит.
— Попался, курва, за самые яйца, — ухмылялся Шмель злорадно.
Андрей Кондратьевич, глянув на Тихомирова, обронил:
— Пригрел человек змею под боком. Сколько хороших людей погибло, а это дерьмо никакая погибель не берет.
— Давайте без комментариев, — сухо прервал следователь.
Когда люди ушли на работу, допрос возобновился.
— Откуда вам известно, что у Лаврова не было денег?
— Зачем они в тайге? Что тут с ними делать? Да и не утверждал я, только предположил. На это имею право.
— А я и не оспариваю его. Но вот что меня интересует: почему вы умолчали, что Лавров в вашем присутствии получил почту во время пожара? От нарочного. Расписался за нее. Вскрыл
конверт. Вы стояли рядом. И увидев, откуда письмо, изменились в лице. Этого письма вместе с полевой сум-
кой найти не удалось. Но вы, вероятно, помните, откуда оно пришло?
— Из органов безопасности, которые меня в тюрьму упекли. Естественно, что со мною творится, когда я вижу иль слышу упоминание о тех органах, — дрогнул голос Тихомирова.
— Что было в том письме? Припомните, — попросил следователь.
— Не читал. Не смог. Строчки перед глазами поплыли, как в тумане. Да и Лавров тут же сунул письмо в сумку.
— А жаль, что не разглядели. Ну что ж, письмо мы восстановим. Это не сложно. А кроме него, ничего в конверте не было?
— Не видел. Не присматривался.
— Может быть, нарочный перепутал или забыл, но говорит, что в конверте фотографии были. Несколько выпало. Лавров поднял, — внимательно смотрел следователь на Тихомирова.
— Я не помню такого. Да и какое мне дело до чужих забот? У меня в жизни свое правило: чем меньше знаешь, тем дольше живешь. Потому никогда не суюсь не в свои дела. Зарок себе дал. Поумнел в тюрьме. Раньше бы мне этот опыт, не отбывал бы срок.
— А Лавров не показывал вам в палатке эти фото? — словно не слышал ответа следователь.
— За старшим охраны такое не водилось. Исключено. Больше чем о погоде — не говорили никогда, — вздохнул Тихомиров.
Когда следователь сел в машину, мужик пошел к костру шатаясь. Ноги подкашивались, не держали. Заметив его состояние, Митрич подошел:
— Чего это он к тебе зачастил?
— О Лаврове спрашивает. Знай я, что так повернется, собакой в тайге бы жил, но не со старшим в одной палатке. Уже душу наизнанку вывернул этими допросами, — пожаловался Тихомиров.
— Кому как. Вон наших мужиков в прокуратуру вызывали. Пятерых. И новых. Тоже чего-то спрашивали. Радостные приехали в обрат. Говорят, ента, будет освобождение. Лучше, чем амнистия. И позор смоют. Навроде они и не сидели вовсе. Так им сказали. Документы готовят ихние. К воле. Знать, нынче невиновного от виноватого отделят. Может, и тебя к тому готовят.
— Мне такого не говорили. О прошлом — ни слова. Будто не было его у меня. Все о Лаврове. Свободой и не пахнет, — мрачно курил Тихомиров.
— И мне не обещаются. И не зовут никуда. А уж я бы бегом побег. Только бы поманили. Так неволя заела!
Хочется под старь в человеках пожить, — выдал Митрич сокровенное.
Тихомиров молча встал, пошел на деляну, туда, откуда слышался звон топоров, рев пил, уханье падающих деревьев.
В тайге было тепло. Тучи мошкары вились меж деревьев и кустов. Под ногами сновали бурундуки, даже серый зайчонок прошмыгнул совсем рядом, не испугавшись человека.
Заполошная сойка метнулась с куста на ель. Вытаращилась удивленно. Что забыл человек в глуши таежной? Иль гнездо свое потерял?
Но тут упало дерево, спиленное под корень. Вскрикнуло громко. Сойка, хрипло обругав людей, суматошно захлопала крыльями, улетела в распадок.
Тихомиров подошел к пачке хлыстов, стал замерять выработку. Никто из условников ни о чем не спросил его. Каждый был занят своим делом. И казалось, его приход остался незамеченным.
Новички сегодня обрубали сучья со спиленных деревьев. Не слишком быстро и ловко у них получалось. Но старались люди. Их терпеливо учили. Без слов. Показывали, объясняли. Без ругани. И в его душе проснулась жгучая зависть. Ведь вот они ладят даже с фартовыми. И те, ворюги, а смотри, вровень с генералом здесь. Как со своими говорят. И от них никто не отворачивается. Здесь же, как от зверя, от падали, от чумного — сразу уходят. От греха подальше…