Выбрать главу

— Ты, елки зеленые, чего дуришь? Ну, давай помогу! Обопрись, — предлагал Новиков.

Но Тихомиров не слышал. Только через час он снова открыл глаза. Увидел над собой синее небо, далекое, как мечта о воле, как дорога домой. Как призрачна она, как легко и просто может оборваться!

— А хмырь еще канает? Ну и шкура! — услышал он голоса людей, усевшихся обедать.

— Сачкует, гнида! — поддержал Рябой.

— Он хоть жрал? — спросил Трофимыч Митрича.

И, услышав, что Тихомиров сегодня совсем не ел, забеспокоился, подсел рядом:

— Ну что? Здорово задело?

Тихомиров ответил еле слышно:

— Наверное, прижало немного.

— Есть будешь?

Тихомиров отрицательно мотнул головой.

— Да выламывается, падла! Плюнь на него, Трофимыч! Он, паскуда, на жалость давит. Дурней себя ищет. Ты хиляй от него, он через пяток минут сам вскочит. За жопу от котла не вытащишь, покуда все не схавает. Видали мы таких! — гудел Шмель.

— Захлопнись, бугор! Не учи меня дышать! Я говорю! — разозлился бригадир.

— Да чего с ним трехать? Пусть на своей шкуре познает, как сдыхается!

Яков позвал Митрича, вдвоем они приподняли голову Тихомирова повыше.

— Покормите его, отец, негоже, чтоб живой средь живых от голода мучился. У костра мы сами справимся. Вы ему помогите, — попросил он старика.

Деду охотно помогала охрана.

— Нынче и я голой жопой на шиповник сяду, может, и мне сопли вытирать будут? — сказал Гнедой, но на его голос никто не отреагировал.

Всем бросилось в глаза осунувшееся бледное лицо человека, который, казалось, уже был выше презрения, унижений и обид. Из уголка рта на рубаху стекала каплями кровь.

Заметив это, фартовые прикусили языки. Ели молча. Потом заспешили в тайгу.

Новиков невольно вздрогнул, услышав звук приближающегося вездехода из Трудового. Позади него тащился мотоцикл с охранниками.

Дородная женщина, выйдя из кабины вездехода, крикнула зычно:

— Где больной?

Врач осмотрела Тихомирова, нахмурилась, попросила помочь перенести его в кузов, оборудованный под походную больничку.

— Тяжелый больной, — сказала врач и добавила тихо: — Его нужно срочно перевезти в село. Дайте двоих людей, чтоб помогли его довезти бережливее, придержали бы на ухабах, чтоб не вывалился из носилок.

— Ванюшка! Давай сюда! А вы, ребята, за нами поезжайте. Чтобы было на чем вернуться из Трудового, — сказал Новиков охранникам и влез в вездеход.

Не видели отъезжающие, как дрожащая сухонькая рука Митрича крестила вслед их спины.

Вернулись они поздней ночью, когда условники давно спали. Лишь Митрич с Трофимычем засиделись у костра. Заговорились о своем, а может, попросту ждали охрану, чтобы узнать, как довезли человека, если довезли.

— Что так долго? — спросил бригадир Ванюшку.

— Ну чего там, сказывайте? — дрогнул голос деда.

— Живой. И наверное, будет жить, только вот с ногами плохо, может, не будет ходить, — подсел к костру Новиков.

— Хорошо, что успели. Его сразу под капельницу положили. А через полчаса полегчало. Кровь перестала идти. Врач говорит, что в тайге он больше не сможет работать.

— Да при чем тут тайга? Дело всегда найдется. Выжил бы! — перебил его Новиков и, глядя на огонь, курил папиросу за папиросой.

Трофимыч не задавал лишних вопросов. Новиков тоже не торопился. И лишь Ванюшка не выдержал:

— Расскажите бригадиру. Ему надо это знать.

— Короче, рассказал Тихомиров все. Умирать собрался. Не думал, что выживет. Выложил все как на духу.

— Возьмите сумку Лаврова, — внезапно возник из-за спины охранник-мотоциклист. И добавил: — Следователю передадите, как просил Тихомиров.

Новиков положил полевую сумку предшественника на колено, продолжил возмущенно:

— Я с самого начала не поверил следователю. Измотал он человека. А вышло, как я предполагал. Не убивал он Лаврова. И не думал этого делать. Да и причины, повода к тому не было. Все оказалось просто. Лавров сделал запрос о своих фронтовых друзьях, кому с войны жизнью был обязан. Послал запрос в Москву. Еще в прошлом году. И ждал. Ответа не было. Он повторил запрос. Уже в начале года. Ответ получил на пожаре. В тот день. Но не из военного министерства, куда запрос посылал, а из органов безопасности. Ему сообщили, что все его друзья реабилитированы. Посмертно…

Тихо горел костер, вырывая из темноты нахмуренные, озадаченные лица. Старший охраны открыл сумку,

достал фотографии. Бегло'глянул на них. Сообщение читать не стал. Чертыхнулся вполголоса.

— И что дальше-то? — спросил Митрич.

— А что дальше? Их тоже охраняли такие, как Лавров. Им повезло на войне выжить. Но зачем? Признать врагом того, кто спас в войну? Это ли не сумасбродство? Но так случилось! И не выдержали нервы. Вразнос пошли, наступил разлад долга с сознанием. Расхотелось жить. Исчез всякий смысл. Устал от слепого подчинения мужик. Дошел до точки. Все мы через это прошли. Не все дожили…

— Выходит, он сознательно сделал это, с борцом? — спросил Трофимыч.

— Сердце у него в последнее время стало сдавать. Молчал, не жаловался никому. Может, и там, в тайге, прихватило… Но, уходя из палатки, стонал. Простился с Тихомировым. И не велел никому ничего говорить. Слово с него взял. Тот обещал, пока жив — ни слова…

— Мальчишество все это, — не выдержал бригадир.

— А я понимаю Лаврова! Непросто выполнить приказ, с каким не согласен. А если это приходится делать каждый день, годами? Тут не только сердце сдаст, с ума сойти можно! Мы — тоже люди! А из нас сделали слепое орудие! Задавили все человеческое. Будто мы, кроме зон и зэков, ничего не знали в этой жизни! Но мы прошли войну! Она — целая жизнь! Ее не выкинешь из памяти. И он не сумел. Остался самим собой. — Новиков подвинулся ближе к огню. И, помолчав, продолжил: — Лавров часто о тех ребятах вспоминал. У него никого в жизни, кроме них, не было. Так сложилось… А тут один остался. Днем служебный долг выполнял. А ночами все воевал. Вместе с ребятами. Во снах они еще жили. И не хотели умирать. Они шли в атаку. Вот только что защищали? Кого? Свое будущее? Знать бы его наперед… Может, потому и помнят их не в зонах, куда попали по воле идиотов!

— Почему он скрывал, ведь времена изменились? — не соглашался Яков.

— Никакое время уже не поднимет его ребят. И реабилитация не оживит. Мертвому безразлично, очищено имя иль нет. Он далек от человечьей гордыни и глупости. А Лавров понимал все. И, обозвав всю систему так, как она заслуживает, уже не мог ей служить. Закономерный исход. Он не хотел, чтобы об этом знали другие, кроме Тихомирова, который пережил то же самое. Его уничтожили как личность, но не сумели убить в нем человека и желание жить хотя бы из любопытства. Он более примитивен, потому выживет, — грустно улыбнулся старший охраны.

— А сумку зачем прятал? — спросил бригадир.

— Не хотел, чтоб вот этих мальчишек-охранников раньше времени черная беда скрутила. Чтоб не укоротить их жизни, не покалечить их судьбы. Не думал, наверное, что его законченной судьбой будут интересоваться тщательнее, чем им при жизни. Потому сам спрятал сумку. Сжечь, видно, рука не поднялась. Тихомирову тогда показалось, что Лавров решил пустить себе пулю в лоб. Видимо, тот был недалек от такого. Отговорил, упросил. Но не от смерти…

— Я когда на Колыме отбывал, там охранник застрелился. Тоже по этой причине. Но врач назвал его в заключении психом. С тем и похоронили. Двое детей остались у человека, — запоздало пожалел Трофимыч.

— Оно и верно. Врач в чем-то был прав. Нервные стрессы — профессиональная наша беда. Какова работа — таков и результат. Кого интересует причина? О ней не спрашивают живых. А мертвые молчат…

Мужчины сидели вокруг маленького костра. Языки пламени вспыхивали в их глазах. Говорить не хотелось, все было сказано. Каждый думал о своем. О будущем? Иль о прошлом? Что виделось им в этой ночи?

Лишь старый Митрич, крякнув, незаметно отошел в тайгу. Оглядевшись, для верности, на колени встал, зашептал горячо: