С ментами снюхались! Положняк им даете, а своим вместо грева — хрен? Да?
Филин дрался в темноте уверенно: знал здесь каждую кочку и пенек. И загонял фартовых в реку. Некогда было оглянуться, где Катя, что с нею.
— Ссучились, ханурики? Всех с закона выкинем! Устроим разборку честь по чести! Бугор — паскуда, где должен дышать? За ваньку пашет? — кричал Угорь.
Филин ударом кулака в челюсть сшиб его с ног. Законник взвыл. Но тут же кто-то въехал в ухо Филину. В голове зазвенело. Оглянулся. Длинный снова кулаком метит. Вмиг сапог в пах вбил. Будыльный, переломившись пополам, в траве катался. Но Угорь уже очухался. Филину — под дых. Сапогом опять же. Рядом Скоморох толстяка отделывал — тот выбитыми зубами плевался. А вон Цыбуля головой в корягу кого-то воткнул.
Неподалеку двое новичков на Кота напали. Ага! Баржа подоспел вовремя! На кентель взял одного. Др'того Кот с ног сшиб. Теперь ему хана.
«А эти трое откуда взялись?» — шевельнулось недоброе подозрение. Кинулся к ним бугор.
— Там твоя, задравшись, канает. Помоги, — ухмыльнулся фартовый и тут же взвыл. Все зубы вместе с деснами одним ударом выбил Филин. Но проколола боль в бедре. По ноге кровь потекла.
Кот прихватил законника с пером. Саданул ребром ладони по горлу. Второго бугор пополам согнул, ударил о дерево пару раз. И сунул под корягу.
Тимофей в разорванной рубахе с Угрем махался, Баржа оды- бавшегося длинного изматывал на кулаках.
— Катька! — хрипел бугор. Но ту не слышно. — Где она? — схватил за горло онемевшего от боли и страха доходягу. Тот силился ухмыльнуться. — Вякай, пидер! Разнесу в клочья! — схватил его за ноги бугор и держал вниз головой над обрывом.
— Ушла она. Ей наши, свои помогли. Отбили. Не дали опозорить. Но избили ее сильно, — говорила какая-то баба из темноты.
Филин почувствовал, как его словно жаром обдало.
Зубы стиснулись намертво.
— Били бабу?
— Отпусти, паскуда! — вопил законник, который устал болтаться вниз головой.
Бугор отпустил его. Фартовый покатился в обрыв с воем.
Лишь под утро на берегу стихло. Бригада собралась в палатке бугров. Лил дождь. В такую пору наружу не хочется высовываться. Фартовые пили чай, хмуро вглядываясь в палатку приехавших. Оттуда ни голоса, ни крика. Полог не шевелился. Никто даже до ветра не выходил.
— Сдохли, падлы, — мрачно сквозь зубы процедил Баржа. И, высунувшись из палатки на звук шагов, сказал, вздохнув: — Слава Богу, хиляет Цыбуля! Приморили его там. Выходит, не все файно.
Цыбуля присел на корточки перед входом в палатку. Сказал тихо:
— Хреново, Филин. Твоя — в больнице. Выкидыш у нее. Теперь уж все. Но не фартит бабе. В сознание не пришла. К вечеру смотаться надо, может, оклемается Катюха.
— С чего они на нее набросились?
— Проиграли. Пятую…
— Ишь чего! Так они и на нас вздумают. Выкинуть их отсюда! — загремел Тимоха.
— Как? Мусорам не вернешь их, такое — западло!
— А вот так! — вытащил Тимка из-под спальника двухстволку. И, шагнув к палатке, откинул полог, крикнул: — Выползай, гниды! Крошить буду всех!
И только тут законники увидели, что в палатке не было никого.
— Слиняли! К добру ль такое? — удивился Цыбуля.
— Признали нас!
— Теперь зауважают, подходы искать будут. Мировую предложат.
— Хрен вам! И мне тоже! Вот теперь всякого говна от них жди. Пасти станут вас. Чтоб поодиночке ожмурить. Разделаться, сквитаться захотят. И коли так спустим, без разборки, наши калганы начнут трещать, — предупредил Филин.
— А где их нашмонаем?
— Далеко не слиняют. Верняк под лодками окопались. И рядом с нами. И видно, и слышно. Куда ж еще по дождю линять? — усмехнулся Филин. Взял двухстволку у Тимки и, выйдя из палатки, встал в полный рост и прицелился в одну из лодок.
Оттуда разом заорало в несколько глоток. Лодка приподнялась на один борт. Чья-то рука поставила бутылку водки.
Филин побледнел. Нажал на курок. Бутылка, звенькнув, разлетелась вдребезги.
— Не дай вам Бог, умрет Катюха, всех пидермонов размажу. Сам, своими руками. Ни одну паскуду дышать не оставлю! И еще! Слышите, козлы? Чтоб ни один хорек не вылезал! Кого засеку — замокрю на месте! — текли по лицу бугра то ли слезы, то ли капли дождя.
Мировая… А у него не стало сына Уже и имечко придумал Человечье. Чистое. С ним и ушел пацан — не увидевшись с отцом. Помешали.
- Да за такое! — Грохнул зыстрел по старому борту лодки. Щепки брызнули в сторону. Глаза Филина кровью налились. — Сожгу блядей! Заживо! Всех! — кинулся к канистре с бензином.
— Не быкуй, кент! — схватил Тимка за плечи. И впервые увидел, как плачет бугор. — Забей на них! Греметь в ходку за них? Обошлось бы с Катюхой. А дите будет. Но и она у тебя крепкая баба. Забирай в Трудовое ее.
Бугор погрозил кулаком спрятавшимся под лодкой фартовым и ушел в палатку. Всем кентам настрого запретил кормить приехавших, помогать им даже по мелочи.
Их палатку он. вырвал вместе с кольями и выкинул далеко, чтобы глаза не мозолила.
Двое суток продержала бригада фартовых Угря. Без еды, без глотка воздуха. В сырости и страхе.
Лишь на третий день, когда Катя стала вставать, сняли стрему условники, предупредив, что дышать рядом не хотят, а потому пусть законники канают где хотят.
Те установили палатку на берегу моря. Бригада Тимофея не общалась с ними. Они начинали работу с раннего утра и возвращались затемно, а потому промысловикам не было дела до соседей.
Не заметили они, как через неделю приехал участковый с председателем сельсоветами, подойдя к фартовым Угря, разговаривал с ними зло.
Тимка приметил участкового, когда тот остановил машину совсем рядом.
Бригадир ответил кивком на приветствие. И вышел из вдды, передав конец сети Филину.
Условники вытаскивали очередной улов. Серебристые рыбы бились в сети, обдавая людей брызгами.
Участковый смотрел, как слаженно работают условники, и радовался. Тимка сказал, что есть серьезный разговор. И, закурив, попросил:
— Филину работу подыскать надо. В Трудовом. Постоянную, чтоб семью кормить мог…
У участкового папироса изо рта от кашля выскочила. Глаза от удивления округлились, как фары у машины.
— Ты это — шутишь? — спросил громко.
— Зачем? Всерьез…
— Мне что, жить надоело? Зачем он в Трудовом? У него через три месяца срок заканчивается. Я ему на свои
сбережения самые пышные проводы устрою. Пусть скорее уедет. Я дни считаю. А ты о чем?
— Да чем он помешал вам? Работает один за троих. Не выступает. Бабу завел…
Участковый сморщился, как от зубной боли:
— Нет, Тимоша, только не это.
— А куда ему деваться?! Ведь семья у него, понимаете? Раз баба есть, будут дети.
— Сколько ж лет его жене?
— На два червонца моложе Филина.
— Специальность имеется?
— Да не о ней я толкую. Филина надо устроить. О Кате потом, — начинал злиться Тимоха.
— У нас рыбинспекция организуется. Но туда я тебя наметил. Работа трудная, опасная. А главное — оплачивается слабо. Оклады малые. Потому и спросил о его жене. Если и она работать станет — будет хватать им на жизнь.
— Она — сезонница, — ответил Тимофей и глянул на участкового исподлобья. Мол, попробуй, скажи плохое…
Но тот рассмеялся:
— У меня у самого жена из сезонниц. А до сих пор не нарадуюсь… Не зря они приезжают на путину к нам. Вот и Филину повезло.
— Так берете его? — не отставал Тимоха.
— Если семейный — беру! Таким не до фарта. Бабы обломать помогут лучше любого из моих..
— Значит, в рыбинспекцию его? — уточнил Тимка.
— Погоди. В инспекции этой может работать только свободный человек. Туда, хоть и оклад мал, не всякого вольного возьмут. Потому с работой еще думать нужно. И, честно говоря, не по душе мне этот Филин.
— Я тоже многим поперек горла был. И тоже не думал оставаться в Трудовом. Но… Женился. Этим все сказано.