Виталий Леонтьевич ошибся. Мария Павловна отказалась не от следующего, а уже от этого танца. Отказалась мягко, но недвусмысленно:
— Мишенька, увольте, я лучше подышу.
— Жертвуете вальсом?
— Представьте. Умные собеседники попадаются нечасто. Я не хочу рисковать.
— Умные умеют ждать.
— Неумные — тоже. И даже — чаще.
— Терпеливее, хотите сказать. Все понятно. Пойду страдать, непонятый и неразделенный. — Одинцов фатовато приложил руки к сердцу, потом воздел их и поднял вслед глаза.
Когда он ушел, Виталий Леонтьевич кивнул на дверь.
— Он — шут?
— Что вы, что вы! Михаил Сергеевич — умница. Даже, пожалуй, очень большая умница, и в том его беда. У него много поклонников и нет друзей. Настоящие умницы так бедны друзьями.
— Не заблуждаетесь?
— Ни под каким видом. На умных молятся, их боготворят и цитируют, ради них даже могут быть жертвенными, но это не та дружба, в которой они нуждаются… В общем, это не тема, по крайней мере на сегодня. Как-нибудь при соответствующем настроении я ее разовью.
— Я буду ярым оппонентом.
— Так я же и не претендую на догму. Просто «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Хватит, слышите, хватит… — Мария Павловна, видя, что он хочет продолжать спор, прикрыла ему рот ладонью и погрозила пальцем.
Виталий Леонтьевич едва шевельнул губами. То ли просто так, то ли поцеловал мягкую, душистую женскую ладонь. Мария Павловна, как и тогда, перед тем, как идти танцевать, посмотрела на него долгим неопределенным взглядом и, вздохнув, приняла руку.
— Все вы, мужчины, одинаковы… Так толкуется вздох?
— Разнообразия, конечно, мало, но вздох — беспредметный. Просто, когда человек хочет сказать ерунду, но вовремя это замечает, его спасает вздох.
— Между прочим, не обязательно ерунду. И тогда, когда понимает, что то, что хочется сказать, говорить не следует.
— Вообще?
— Вообще.
— Что ж, наблюдение не новое, но верное.
— У вас тоже мало друзей?
Мария Павловна промолчала, и он понял, что угадал.
— Это потому, что вы — подозрительны.
— Или — искушена. Это-то в общем понятия-спутники. Искушенный человек всегда подозрителен… Послушайте, вы не танцуете?
— Так, еле-еле.
— Жалко. Я бы хотела с вами станцевать. Но если еле-еле, то — нет. Даже с вами.
— Понимаю. Профессору трудно преподавать в начальных классах.
— Виталий Леонтьевич, Мария Павловна, что же вы, друзья. Нам скучно без вас. — Скворцов стоял перед ними, чуть покачиваясь, с двумя полными фужерами в руках. — Не гора к Магомету, Магомет к горе. Воспримите-ка черноплодной. Продукция собственного производства. Кажется, чуть-чуть пересахарена.
Виталий Леонтьевич взял оба фужера, один протянул Марии Павловне.
— Я бы лучше коньячку, — сказала она просительно.
— Коньячку? Можно. — Павел Матвеевич заглянул в комнату и крикнул: — Таньша, рюмочка коньяка требуется. Распорядись из моего фонда… Слушай, пожалуй — две. Я тоже восприму.
Чокнулись, выпили под «ну-с, тронулись». Тоста никакого не было. Только Павел Матвеевич многозначительно поглядел на них поочередно и вроде бы понимающе покачал головой. После он собрал фужеры и суетливо, как-то боком ушел. Бывает же так — вроде ничего не оказал человек, ничего предосудительного не сделал, а после его ухода остается неприятный осадок, и людям, которым за минуту до того было хорошо и желанно, становится не по себе, будто взяли их да и раздели принародно.
Виталий Леонтьевич промямлил что-то типа «бывает же так», Мария Павловна ответила что-то неопределенное, и оба они вдруг почувствовали, что разговор их уже нынче не склеится, да это и не надо. Потому что самое для них двоих важное сказано и понято так, как бы они хотели. Поэтому, едва Виталий Леонтьевич открыл рот для того, чтобы хоть что-то сказать, Мария Павловна, прикусив губу, остановила его: