— Меня тоже. Только не так, как тебя… А может, и так же. Знаешь, ужасно все-таки быть счастливым. Это состояние как фарфоровая чашечка. Нет у тебя ее и нет. Вдруг дали подержать. И предупредили: не разбей! Держишь ты эту ценность, а сам думаешь, что вот сейчас, вот сейчас чашечка выскользнет у тебя из рук и разобьется.
— Скорее всего ты права. — Виталий Леонтьевич поразился, как верно она истолковала его состояние. — Даже не скорее всего, а определенно права. Меня все время мучает этот проклятый вопрос…
— Почему я так долго не соглашалась на ресторан?
— Именно.
— Потому что мое прошлое теперь не только мое, но и твое тоже. У меня много знакомых, с которыми я не хотела бы встречаться. А здесь я могу встретиться. Понял?
Он кивнул, шевельнул губами, намереваясь что-то сказать, но промолчал и нахмурился.
— Ой, смешной же ты. — Она вздохнула. — А я тебя и смешного люблю… Хочешь, руку твою поцелую?
Она потянулась к его пальцам, отстукивавшим на краешке стола что-то нервное.
— Не надо… Ты меня извини, право. Черт ее знает, что ты со мной делаешь. — Он поспешно убрал руку и откинулся на спинку стула. — Как несмышленыш…
— Вот и ладно. Со мной ты и должен быть таким. Но только со мной. Понял?
Вино и обстановка действовали благотворно. Волнение Виталия Леонтьевича постепенно спадало. В его не привыкшей к хмельному голове шумело, перед глазами все туманилось в приятном смешении, и он был благодарен Марии Павловне за ее веселье, за внимание к нему и вообще за то, что она с ним. Когда выходили из ресторана, он крепко взял Марию Павловну под руку, будто утверждая свое право на нее.
Июльская ночь была душной. Налетавший порывами ветер слизывал с асфальта, с каменных домов дневной жар, становился плотным и знойным. Они ходили по улицам, а потом Мария Павловна с щедростью человека, у которого в запасе много времени, предложила:
— Пойдем к реке, там хорошо.
Они прошли дремлющим городом, вышли на Береговой бульвар. Полуосвещенные аллеи жили своей волшебно-молодой жизнью. На скамейках жались парочки, кое-где собрались группки, когда они проходили мимо одной из них, там тихо запели под гитару:
И тут же кто-то хихикнул, Виталий Леонтьевич понял, что запели не случайно, и почувствовал, что краснеет. Мария Павловна чуть прижалась к нему и прошептала: «Плевать». Как же она может вовремя все заметить и сгладить неловкость. Виталий Леонтьевич почувствовал, что ему и в самом деле безразлично, что, кто и как. А тем более эти желторотики. В студенческие годы он и сам не упускал случая беззлобно пошутить над взрослыми. Правда, он не смог припомнить подобного примера, но был уверен, что вел себя именно так.
Свободную лавочку они нашли на нижней террасе, неподалеку от ресторана «Речной». Место было не из удобных, но что поделаешь, если лучшего не найдешь. Да и, собственно зачем искать. Они пришли сюда не таиться, а просто спасались от духоты.
У реки было действительно хорошо. Вода курилась белесоватым паром, будто закипала. Вдоль берега жались друг к другу зачаленные огромные плоты. Между бревен струилась черная вода. Она тихо ворчала, будто негодуя на плоты, которые пришли невесть откуда, чтобы помешать ее вольному течению. За излучиной к невидимому элеватору с фырканьем и рычанием подползали одноглазые богатыри-катера. Они тащили тускло освещенные огромные баржи. Иногда из-за поворота тремя ярусами показывались огни. Приближаясь, огни из звездочек становились белыми кругляшками, широко окрест разносилась музыка, отягощенная дыханием огромных машин — проходили пассажирские теплоходы. Ночью они почему-то шли только вверх по реке. За их матово светящимися окнами текла чужая, таинственная жизнь. Виталию Леонтьевичу казалось, что жизнь эта должна быть непременно красива и счастлива. Но Мария Павловна возразила.
— Почему? — удивился он.
— Потому что все счастливы быть не могут. Человек и счастлив только оттого, что может сравнить себя с другими. Право на счастье имеют только люди особенные.
— Это неправильно, — сказал он. Я верю, что могут быть счастливы все. Может быть, это придет постепенно, начиная с тех, кого ты называешь особенными. Но только не прийти — не может. Ведь с каждым поколением люди становятся мудрей и все отчетливей понимают, что жизнь — штука дорогая и надо делать все возможное, чтобы ее не портить.
— К сожалению, это понимают далеко не все. — Чуть подумав, она рассмеялась. — Я вот первая не понимаю.
— И портишь себе жизнь?