— Ну, насчет себя-то я разумею. Другим — случается.
— Это ты чтобы меня подзадорить? Не получится. Знаешь, о чем я сейчас подумал? Было бы здорово, если бы человек начинал наоборот.
— В каком смысле?
— Родился бы старым и мудрым, а потом — молодел.
— Не новое, вообще-то, желание, но заманчивое. Ну, и что бы ты стал делать, родившись мудрецом?
— Насчет новизны ты не совсем права. Обычно человека устраивает средний возраст — лет этак тридцать с небольшим. Вроде и мудр в меру и энергии не занимать.
— Все-таки, что бы ты стал делать, родившись мудрецом?
— Перво-наперво не подавал бы надежд. Самое скверное дело, когда от тебя всю жизнь ждут каких-то свершений, а ты не свершаешь.
— Ха… Достаточно прозрачно.
— Я не о себе. — Он задумчиво навил на палец ее лежавшие на плечах волосы. — Хотя, конечно, и это немножко, но в основном все-таки не о себе. Помню, в школе. В нашем классе учился такой Станислав Шатров… Стасик… Понимаешь, когда слышу слово «вундеркинд», обязательно вспоминаю Стасика.
— И сегодня вспомнил? — спросила она лукаво.
— Это в ресторане-то?.. Вспомнил… Я же тебе говорю: как только услышу слово «вундеркинд»…
— Этот — из другой оперы.
— Так я и понял. Но все-таки, знаешь…
— Знаю.
— А Стасик, действительно, был необыкновенный парень. Учился он… Да ни черта он не учился. Он школьные науки щелкал, как семечки. Однажды мне попалась статейка, кажется, в «Правде», о четырнадцатилетнем студенте.
— В «Известиях». Я тоже обратила внимание.
— Неважно где. Прочитал я и первым делом подумал о Стасике. Ей-богу, захоти он, тоже так смог бы. И логарифмы и тригонометрию он в пятом классе уже знал. В пятнадцать лет стихи начал писать. В областной комсомольской газете печатали. И стихи не плохие. Не какие-нибудь там «флаги-стяги». Есенинствовал, правда, немного, но это могло пройти с годами. Не знаю, что из него получилось бы, но начали вокруг парня хороводы водить: «Ах, наша гордость… ах, украшение школы… ах, ах, ах…» Ахами, наверное, его и сгубили. Комиссий всяческих — член, комсомольского бюро — член, кружков разных — тоже член. Встретил я недавно Верку Полякову, его бывшую пассию… Ныне Веру Семеновну Шатрову. Приехала сюда к матери погостить. Живут они не то в Мариуполе, не то в Мелитополе… В общем, где-то в тех краях. Кончили оба Свердловский юридический, сейчас адвокатствуют. Спрашиваю у нее — почто так, ведь вроде бы в свое время надежды по большому счету возлагались. Она пожала плечами: что со Стасика возьмешь. Он и сейчас еще ребенок. Правда — большой. За что ни возьмется — все получается, все кипит. В каких-то там обществах состоит, лекции читает, беседует. И теперь он на виду. Стасик есть Стасик! Она это сказала с гордостью, а мне — горько стало… Каким человеком мог быть, а остался — Стасиком…
— Ну это, прости меня, от самого человека зависит.
— Не скажи. Окружение либо великий двигатель, либо великий тормоз. Особенно — близкое окружение.
— А ты? Ты своим окружением доволен? — Мария Павловна нагнулась, стараясь заглянуть ему в глаза.
— Опять — на личности…
Он старался уйти от ответа, потому что двусмысленность вопроса была слишком ясна. Он знал, что она хочет услышать. Теперь наставницей, рычагом, который двигает его к цели, она считала себя. Валентины для нее просто не существовало. Не потому, что она была с ней незнакома или считала ее влияние на Виталия Леонтьевича неправильным или недостаточным. Просто она хотела его самого утвердить в мысли, что нынешние его обязанности в корне отличны от прежних. Все, что было до ее появления — было раньше и ей это — глубоко безразлично. Интересует ее сегодня и завтра. Это он должен осмыслить и безоговорочно принять. Но принять такие негласные условия — стало быть поставить себя в зависимость, а это Виталия Леонтьевича не устраивало. Кроме того, где-то в очень далеком уголке мозга жило беспокойство. На днях приедет Валентина, и как-то придется устраиваться. Ясности он себе не представлял и однажды попытался определиться с помощью Марии Павловны. Но вопрос: «Как дальше?» ее не волновал. «Так же, как сегодня. Афишироваться нам незачем. Если до Валентины дойдет, тогда и будем решать».
— Валентина когда приедет? — спросила она после короткого молчания.
— В четверг.
— Послезавтра, значит… Да, погоди. За целый вечер я ни разу не спросила, как у тебя дела?
— Лучше, если бы и сейчас ты перемоглась.
— Это как понимать?
Он шутливо всплеснул руками.
— Ты удивительно напоминаешь мне сейчас Валентину первых лет замужества.