— Вдаримся, да? Вдаримся?
Накаляя обстановку, Колька Судаков зашел мне за спину. Но это меня не смутило — драться Колька не умел, а его излюбленный удар по уху легко было предотвратить, стоило только пригнуться. В общем, мне угроза, а Петьке помощь от него были слабые. К тому же, нельзя забывать, что я вступался за женскую честь. Мы бы, конечно, сцепились. Но Виктор, наш постоянный миротворец, вмешался как всегда рассудительно:
— Бросьте, что вы, как маленькие.
— И спросить нельзя… Чего он придуривается-то.
— А ты бы сказал? — просопел я.
— Сказал бы, — ответил Петька с вызовом, — все равно все знают.
— Что знают?
— Что вы в кино ходили, — помолчал и добавил неуверенно: — Вчера, на дневной.
— Не ходили, — возразил я торжествуя. — И вчера не ходили и позавчера не ходили.
Вчера и позавчера мы действительно в кино не ходили. Ходили в воскресенье и не в кино, а на оперетту — я взял у матери денег в счет школьных завтраков авансом и их как раз хватило на два дневных билета.
— Все равно когда, а ходили.
— Ходили. Ну и что?
— Ничего. Двуличный ты.
— Это почему же?
— И нашим и вашим, — и, немного подумав, уже не мне, а Виктору. — А ты его есаулом еще хотел…
— Каким есаулом?
— Знаем каким. Ты «Разина Степана» читал, писатель Чаплыгин?
— Чапыгин, — поправил Виктор.
— Не читал.
— Вот, — торжествуя сказал Петька. — Там есаул Васька Ус.
— Ну и пускай.
— Это тебе пускай…
Петька вопросительно посмотрел на Виктора, тот пожал плечами — и Петька, уже открывший рот, чтобы сообщить мне великую новость, осекся. Если бы я заинтересовался новостью, если бы, хотя и небрежно, полюбопытствовал, надо мной поизмывались бы вдоволь. Мне пересказали бы содержание книги, вспомнили бы интересные места, намекнули бы, в конце концов, что «Разин Степан» родил какую-то идею. Я хорошо знал своих друзей и меня очень интересовала идея. Поэтому я независимо сказал:
— Мушкетеры, через месяц будет «Педагогическая поэма». У меня шестая очередь… И еще: Раську взяли в «Спартачок». Левым ином. Валька Тим думает в «Буревестник», а раз он, то и Кока. Посему «Медик» у нас накрывается.
— Детство, — процедил Виктор. — Нужда тебе этим заниматься.
За «Педагогической поэмой» мы охотились второй год. В нашей команде «Дикоборов» (дико-оборванцев) Раська Чернов играл левого инсайда, Валька Тимонин — центрхава, Кока Ноишевский — левого крайнего. В чемпионате уличных команд города мы заняли первое место, и тренер Николай Николаевич Вармиров звал нас в «Медик» только полным составом. Мы уже видели себя клубными чемпионами. Если весть о том, что наша команда рассыпалась, была детством… Нет, на это меня не поймаешь.
— Футбол — детство. В есаулов играть не детство. Значит, дядя Коля может не рассчитывать?
— Пусть «Аврору» берет.
— Пожалуйста. Тогда я тоже в «Буревестник».
— Давай, — Виктор пощипал губу и повторил: — Давай. Ты в «Буревестник», мы — в Польшу.
— В Польшу?
— В Польшу.
— У нас наган есть. — Колька сообщил это громким шепотом, хотел что-то добавить, но, получив от Петьки по шее, поперхнулся.
Однако слово — не воробей.
— Ври, — сказал я.
— Честно, — сказал Виктор. — В натуре наган. И восемнадцать патронов.
То, что я держал в руке, определенно не было наганом. Если только какой-то допотопной его разновидностью? Наган был у дяди, именной, остался еще со времен ЧОНа. Несколько раз я видел, как дядя его смазывал. И я точно знал: в барабане семь патронов калибра 7,62, бой — центральный. Это же было что-то другое. В барабане, правда, тоже семь, но очень чудных патронов. Не с пистонами, а с боковыми шпеньками, курок бьет по ним сверху, как в шомполке по капсюлю. К тому же нет боевой пружины (это не от конструкции, просто дефект). Отсутствие пружины меня не смущало. Здесь мы что ни то придумаем, на худой конец можно как-нибудь с тугой резиной приспособиться. Главное — оружие настоящее.
— Откуда? — спросил я.
— Нашли в Чекмаревском, за стрельбищем. В масляной тряпочке был, чин по чину.
Странное ощущение испытывает подросток, держа в руках всамделишное оружие. Такой-то он всемогущий, такой-то непобедимый. И на людей он уже смотрит с позиции превосходной, удивляясь их обыденности и суетности. Ведь уродцем располагал я. Чудные патроны, курок болтался, как побрякушка, барабан не вращался… И все же ОНО было револьвером. Железное тепло рукоятки соединялось с теплом тела, рубчатые ее щеки вливались в ладонь объёмно и надежно. Пусть не я, но кто-то когда-то стрелял из этого револьвера. Был грохот, дым, был тугой толчок, от которого непроизвольно вскидывается рука. Всем телом, всей своей детской жаждой необычного ощущал я сладостную эту отдачу. Мечтами я жил уже в мужественных мирах, которые открываются мальчишке, прикоснувшемуся к настоящему оружию.