— Стрельнуть бы, — сказал я.
— Давай, — Виктор потянулся к револьверу. — Я говорил — в натуре… Пружину надо достать. Где вот только…
— Подожди, — я отстранил его руку. — Колькина пахана попросить, он может. За чекушку.
— Ты думай, что говоришь-то.
— А кто еще?
Колькин отец работал слесарем на оружейном заводе, а дома держал нерегистрированную мастерскую. Починить примус, запаять ведро, полудить бачок — со всеми своими мелкими слесарными нуждами соседи шли к нему. У Колькиного отца были тиски, электромоторчик с точилом, маленький горн. Кроме старшего Судакова пружину нам, конечно, никто сделать не мог. Однако против него Виктор возражал вполне основательно:
— Спросит: откуда, зачем…
— А может, не спросит.
— Не спросит. Знаешь, за огнестрельное оружие пять лет дают.
Существовал в то время такой закон: за огнестрельное оружие — пять, за холодное — то ли три, то ли два года тюрьмы. Об употреблении в этом законе речь не шла, только о хранении. А ведь мы собирались употреблять. Да не только револьвер! Появился у нас свой секрет, называли мы его «Тайной черной горы». «Черной» — потому что связан он был с ночами и с похищениями, «горы» — потому что по нашим замыслам мы должны были произвести немалые земляные работы.
В общем, кажется, пора рассекретиться.
Пароход «Челюскин». Запавшие глаза, седая метель расчесанной надвое бороды — Шмидт. Первая семерка Героев. По улицам, к парку, который уже получил имя Отто Юльевича Шмидта, направляются толпы. Торжественный митинг: в город приехал Ляпидевский. В буквальном смысле проныривая между ногами взрослых, мы пробиваемся к грузовику, на котором, окруженный обыкновенными людьми, стоит Он. Яркое белоснежье с золотыми вкраплениями. Я тянусь к нему с букетом львиного зева, не замечая, что в руке у меня только измочаленные стебли.
…Хронически сипевший колпак репродуктора в это утро сработал неожиданно чисто: «Забойщик шахты «Центральная — Ирмино» Алексей Стаханов…» Мчусь к Виктору: куда Никите Изотову до Алексея Стаханова. Виктор, оказывается, тоже слышал известия. До упаду спорим, кто кого — Алексей или Никита.
…Над полюсом Чкалов, Байдуков, Беляков. Ждем: долетят до Америки или не долетят? «Долетят, конечно», — убежден Петька. «Должны», — соглашаемся мы. Вдруг: «Самолет обледеневает…» «Июнь на дворе, а нам холодно». И все-таки мы уверены: долетят. Долетели…
…Под невероятным секретом Виктор нас посвящает: «Павел воюет в Испании». Двоюродный брат Виктора. Танкист.
Собственно, война в Испании шла уже два года. Мы знали: республиканцы подавляют фашистский мятеж. Хосе Диас, Пассионария, франкисты — «но пассаран!» Мы посильно солидаризировались с республиканцами — носили похожие на конверт синие с красным кантом шапочки «испанки».
Павел воюет в Испании. Значит, это можно — там воевать нашим. Есть у нас два кумира: Чапаев и Корчагин. И еще есть у нас вера в Высшую Справедливость. Это совсем не безликие для нас слова: Мировая революция. Мы убеждены, что мы, именно мы четверо, все вместе и каждый из нас порознь необходимы коммунизму. Так же, как он нам. Может, это и трудно понять, но, честное слово, было такое убеждение: другие — само собой, но нужны именно мы…
Разговор об Испании был долгим, основательным и бесплодным. Это ведь прежде бегали на фронт с перочинным ножом в кармане. Для нынешней войны нужно было оружие. Ребята знали, что у моего дяди есть наган. На него делалась основная ставка. Я сгоряча обнадежил друзей: «Машинку достанем». Пытался даже кое-что предпринять, только ничего у меня не получилось. Хранил дядя револьвер в окованном железом сундучке, вместе с охотничьими припасами. Тяжелый фасонный ключ от сундучка носил с собой. Я попытался поковырять в замке гвоздем, но, разумеется, безнадежно. Потом — любовь. Не до нагана мне стало.
И вдруг в руке у меня револьвер.
Хосе Диас. Пассианария. Павлик воюет в Испании… А у Виктора, оказывается, уже разработан план.
— Я атаман. — Ты, Пеца и Колька — есаулы… Троих пока хватит. Мотать будем через Польшу…