— Почему через Польшу?
— Рабочих поднять легче. Им под панами тошно.
— Так уж лучше через Румынию.
— Э, еще… через Румынию… Слушай сюда. Через Польшу. Польский язык мы как-никак поймем. А в Румынии что, тары-бары? На тары-бары революцию не поднимешь.
— А как через границу?
— Что — через границу? Наши по своим стрелять не будут. А ихние пусть стреляют. Тех-то мы чесанем. Нам только до границы. Ночами идти придется… Ты думаешь, что это — все, — Виктор небрежно кивнул на револьвер, который я нет-нет, да и вскидывал, прицеливаясь то в пролетавшую ворону, то в висевший на груше скворечник. — Вот о чем думать надо. — Новый кивок, на этот раз уже в сторону военкоматского забора.
На поле, что шло от кладбища, тюремщики выгоняли лошадей. Ночами стреноженные лошади, грузно перепрыгивая через канавы, паслись в зарослях полыни и мятлика. Под кладбищенской стеной притулилась деревянная будочка, в которой ночевали караульщики. Иногда они в самом деле караулили: возле будочки горел костер и высоко над кладбищенской стеной взлетали торопливые искры. Чаще же сторожа спали. Когда, бывало, мы, испытывая храбрость, на спор ходили к еврейскому кладбищу, в районе будочки нас встречал согласный капитальный храп.
На военкоматском дворе, как я уже упоминал, стояли пушки. Это сочетание — полубеспризорные лошади и полубеспризорные пушки — и родило операцию — «Тайну черной горы».
Подавленно сопя, мы гуськом втянулись в кабинет областного военкома. Много нас было — около двух десятков. Сбоку кряжистого, крытого зеленым сукном стола стоял крутолобый, чуть выше среднего роста седой комбриг — на черной петлице мутно-рубиновый ромб. Комбриг смотрел на нас молча, проводя внимательным взглядом чуть прищуренных глаз по нашему колыхающемуся строю. Так мы стояли долго. Наконец, Петька, шагнув к стулу, присел. Военком чуть дрогнул бровями и вполголоса щелкнул:
— Встать!
Именно щелкнул. Было в его произношении что-то от кнута. Петька вскочил и непроизвольно вытянулся по стойке «смирно».
— Вольно, — сказал военком. А когда мы задвигались, зашел за стол и сел в кожаное кресло. Сел так же, как и стоял — чуть подавшись вперед широкой грудью. Правел растопыренной ладонью по негустым своим волосам, спросил грубовато: — Ну, рассказывать будем или как? — Заглянул в лежащую на столе бумажку, поинтересовался: — Васин Виктор кто?
— Я. — Виктор чуть вышагнул из строя.
— Это ты, значит, и есть. Та-а-к… А кой тебе годик, Васин?
— Пятнадцать скоро.
— Так. Алмазов! Соболев!
Из шеренги нехотя выступили Петька и я. Чертовски неприятная штука выдвигаться из ряда в подобных обстоятельствах. Стоишь в строю и вроде бы чувствуешь товарищескую надежность, а так… всего-то на полшага отдалился ты от братвы, а состояние такое, будто подняли тебя за загривок, как беспомощного кутенка, лишили и собственной воли и чужой поддержки.
— Разбойничать, стало-ть, решили… Атаман… Есаулы. Вам-то, есаулы, тоже к пятнадцати?
Мы молча кивнули.
— Языки-то что, проглотили? — И, чуть усмехнувшись, будто возразил кому-то постороннему, — говорит — организация. Босяки, несмышленыши.
— Гайдар в семнадцать лет полком командовал, — угрюмо сказал Виктор.
— Так то — Гайдар.
— Так то — полк.
— Ну, полк. А вы банда. Колония по вас плачет.
— Не банда мы.
— Мы в Испанию.
— И в Польшу.
— Во, во. Вас там только и ждут. Аж слезы из глаз — как смотрят. — Военком побарабанил костяшками пальцев по краю стола, нахмурился. — Ну, вот что. Либо все как на духу, либо… В общем, сами знаете…
Мы знали. Для пятнадцати своих лет мы, пожалуй, в то время вообще много кое-чего знали. А рассказать…
К тому, что рассказали провалившемуся к нам капитану, мы могли добавить очень немногое.
План у нас был такой: выкапываем подземный ход под конюшнями, выводим его рядом с пушками, удобной ночью протаскиваем через него пушку, забираем дюжину тюремных лошадей, и айда. Пока готовим ход, Колька Судаков делает «поджиги» — медная трубка с прорезью для запала, деревянная рукоятка. В общем, временное оружие. Нам бы только до границы, а там-то уж вооружимся. Вчетвером задуманного нам было не осилить, и мы провели вербовку. Готовность, с которой примкнули к нам приятели, еще больше подхлестнула: если наши так откликаются, об угнетенных поляках и говорить нечего. В общем, мы были убеждены — польская революция и гибель испанских фашистов — вопрос нескольких месяцев.
Об этом мы говорили, как о деле решенном. Единственным неудобством было отсутствие двухверстной карты Польши. Для боевых действий она была необходима. Пока же Виктор водил карандашом, вдетым в циркуль, по школьному атласу и, глубокомысленно пощипывая нижнюю губу, излагал план кампании: