Вхожу я холодный, стремительный и шумный. Баба Ира весело пугается, а потом пугает меня:
— И чо тащился даль таку? Не склявывает окунишка-то. Старичишка вчерась и на кочках долбился и в тюпу, кошке если натаскал… Посмотри вон в сенках…
Я знаю, что березовый, обитый от мышей листовым железом рыбный ларь либо полон, либо почти полон, тем не менее вздыхаю и осуждающе спрашиваю:
— Опять городские неводили?
Правила игры я соблюдаю. Чтобы быть, с бабой Ирой в вечной дружбе, надо не стесняться в отношении городских. Потому что: травы на лугах становится меньше, овечку о прошлом годе у бабы Иры украли, мед подешевел, куры, язви их, кладутся мало… Ясно, городские виноваты. Шастают по лугам, траву топчут, пчел и курей пугают…
Дед Митя тоже обижался на городских.
— Набрали моторок, шарются по рекам и озерам, не столь поймают, сколь напакостят.
В этом году дед ни на кого не обижался. Он лежал на кровати светлый, прибранный и помирал.
Я пришел не ко времени и сразу же засобирался обратно. Но дед слабо сказал:
— Посиди маленько… Перцовочки выпей… Последний, выходит, раз… за меня…
Баба Ира сидела за столом и смотрела перед собой ясными сухими глазами.
— Жили вот мы, жили… Генка, жалко, в останний раз батю не увидит. Да ты выпей… Погляжу, как пьешь, и мне веселей станет.
— Не хочется что-то, деда.
— А чего ты?.. Меня, можа, жалко? Того жалко, кто в долгах помирает. А я и себе не должен. Мне помирать легко…
Позавчера это было. А нынче вот достал из чемодана — в нем я храню все свои записи — сшитую пачку бумажных листов и думаю, думаю над последними дедовыми словами. Я не знаю, легко мне будет умирать или трудно. Да и не о смерти речь. Какая там, к черту, смерть, если лет мне всего тридцать с чуточкой и перспективы впереди, как говорят, самые радужные.
А бумажные листки выцвели и стали хрупкими. Все, что тронуто временем, становится хрупким и дорогим…
Глава I
У Мухор-Маны река уходила от тропы. Она ударяла матовыми струями во впалую грудь бома, вставала на дыбы и круто поворачивала налево. Под скалой поток мускулисто вспухал, закручивался в воронки и ревел на одной глухой томительной ноте. За скалой был плес. Здесь вода, вырывавшаяся из-под утеса тремя бурунными клочкастыми языками, теряла мощь, успокаивалась и дальше текла широко и покойно. Этот ласкающий глаз покой, видимо, и заставил нашего шефа сказать:
— Отсюда — водой.
— И никакой работы, — немедленно отозвался Матвей, — законный отдых. По КЗОТу положено. Два выходных в неделю.
— А лошади? — Элька подняла на шефа большие наивные глаза. — Они на плотах, да? С нами?
Проводник коротко хохотнул и затих, остановленный холодным взглядом Вениамина Петровича.
— Лошади пойдут с Сазоном тропой. У Кайтанара тропа выходит к реке снова. Там мы встретимся. Если Сазон придет раньше — он нас ждет. Если его не будет — ждем мы.
Последнего шеф мог не говорить — все было ясно. Но Вениамин Петрович обязательно разжевывает все до точки. Это очень раздражает Матвея, который считает, что умные люди должны понимать друг друга с полуслова. Я поначалу тоже раздражался, но потом перестал. Уразумел, что такой уж человек наш шеф и ничего тут не попишешь. До тридцати двух лет его не переделали — с тридцати двух начинать поздно. А коли ничего изменить нельзя, то и раздражаться не к чему. Себе накладней.
Элька вообще никак не относилась ни к дотошности Вениамина Петровича, ни к нему самому, ни к нам с Матвеем. Такие люди тоже есть. Для них «хуп генерал, хуп кто». Чтобы Эльку расшевелить, заставить остро на что-то среагировать, нужно было что-то абсолютно сверхъестественное. Ну вот, допустим, чтобы рядом с ней приземлился марсианский корабль и оттуда вылезла какая-нибудь невероятная образина. Тогда, может, глаза ее — серые, наивные глаза — чуть оживились бы, и она, может, даже вскрикнула бы. А может, и нет. Даже, скорее всего, нет. Наверное, и тут она сказала бы, как тогда, при осыпи: «Вот чудно, мальчики… Правда же, чудно?..»
Элька училась в Томском университете на третьем курсе биофака. Эта экспедиция была ее первой. То, что раньше лазила с небольшими отрядами по области, — не в счет. Разве это дело — шагать по чужим следам, перелопачивать десятки раз перелопаченное. И называлось-то это перелопачивание казенно: производственная практика. А сейчас — геоботаническая экспедиция в Горно-Алтайскую автономную область. Начальник экспедиции — кандидат биологических наук Вениамин Петрович Стрельников. Шеф. Цель: составить крупномасштабные карты растительности земель трех колхозов средней зоны. Это — серьезно. Так именно и сказал Вениамин Петрович: «Задача наша, товарищи, очень серьезна. Карты, которые мы составим, позволят колхозам правильно оценить свои возможности, наметить перспективу, определить реальные планы повышения…» Дальше шеф упомянул о плановости социалистической системы хозяйствования, о том, что экспедицию ждут определенные трудности (тут он, мягко улыбнувшись, позволил себе каламбур: «в неопределенных районах определенные трудности») и призвал наш небольшой, но дружный коллектив приложить все силы.