Но не поддавайтесь первому впечатлению, помните: середина сентября. Видите, у иван-чая, что вольготно расселился на таежной гари, листья в шафранных разводьях, а перестоявшая брусника падает едва не от шороха. И пахнет тайга по-осеннему: грибами, прелью, влагой. Тяжелые, сосущие запахи увяданья. До заморозков — рукой подать.
Из сумеречного распадка в заваленную буреломом долину вырывается ключ. Возле устья распадка — оползень. Рыхлая галька стекла к подножью сопки, обнажив сморщенную грудь скалы. Вода путается в оползне, набухает пеной, напитывается силой я, вырываясь узкими, яростными змейками, сливается в могучую, ликующую струю. Струя радуется своей напористой свободе, мчится по дрожащим лысинам голышей, перекатывает гальку, бранится с встречающимся на пути буреломом.
Трое сидят у основания оползня. Им не везет. Почти за три месяца всего несколько случайных значков. Несколько крохотных золотых песчинок, осевших в лотковой прорези. Причем, последние песчинки из оползня. Трое оконтурили пробами и сам оползень и все вокруг, но месторождением здесь не пахнет. В то же время — песчинки.
— Не с неба же они, мальчики.
Наташа поочередно смотрит на спутников, и, размазывая по лицу пот, накручивает на грязный палец выбившийся локон.
— А почему бы и нет? — Петр покусывает губы, стараясь не встречаться глазами с Наташей.
К Наташиному удивлению, Константин согласно кивает:
— Куропатки.
Так могло быть: куропатки или другие пичуги занесли в оползень золотые пылинки. Само месторождение за десятки километров, а золотинки из него — здесь. Бывает. Но согласиться с этим, значит вернуться ни с чем. Прийти к Георгию Амбарцумовичу и заявить: «Ничего. За три месяца — ничего». Он, скорее всего, скажет: «Не огорчайся, Наташенька, случается». Но впредь никогда не назначит ее руководителем группы. И правильно. Их группа старалась. Но кому до этого дело. Старанья к пикетажной книжке не подошьешь. Нужно золото. Упакованное в бумажные капсулы, с обозначением места находки.
— Есть золото! — упрямо говорит Наташа.
— Было бы — нашли. — Петр по-прежнему уходит от Наташиного взгляда.
Последнее время двое вообще ни в чем не соглашаются друг с другом, но в свои споры никогда не вмешивают третьего. А сам он не встревает — и ему и им ясно, на чьей он стороне. Лишь иногда, когда слишком очевидна правота Петра, двое смотрят на Константина. Одна с надеждой, другой — с негодованием. В такие моменты Константин усиленно начинает заниматься делами — моет посуду, укладывает рюкзаки, уходит за дровами. Ему иногда кажется, что Наташа старается подольше пробыть в тайге из-за него.
— Плохо ищем, — говорит она. — Колька Парменов в своем квадрате давно небось нашел.
— Вполне вероятно, — равнодушно отвечает Петр.
— Так неужели у тебя нет гордости за себя, за свою группу? Другие сделали, а мы — нет. Мы ж не на прогулке, мы золото ищем, понимаешь: золото!
— Сейчас ты начнешь говорить о том, что значит золото для страны, и о нашем комсомольском долге?
— Нет, об этом я говорить не буду. Я о причине скажу, которая тебя домой тянет. Ты же трус, представляешь — последний трус. Ты боишься зимы. Тебе не геологом быть, а знаешь кем?.. — Наташа замолкает и, не найдя сравнения, бьет себя кулаком по колену. — Трус, слышишь: трус!
— Зачем ты так, Наташа, — Константин, потупившись, переступает с ноги на ногу.
Он никак не может привыкнуть к их частым ссорам, к их постоянному, оскорбительному для обоих несогласию. Но Петр не может, да и не хочет этого понять. Ему чудятся в Константиновой заступе пренебрежение, снисходительность победителя, которому простительно все. Даже жалость.
— Послушай, акробат благотворительности, мы и без тебя объяснимся… Руководитель нашей группы, к сожалению, принимает за трусость элементарную предусмотрительность. Се-ре-ди-на сентября. Неужели это непонятно: середина! До морозов… Вот ты, таежник, сколько по-твоему осталось до морозов?
— Смотря каких.
— Ты не виляй. Ишь, хитромудрый… Ты знаешь, что я имею в виду. Я ведь не об утренних заморозках.
— Недели… две… три…
— Ну вот, три недели. Неделю еще можно искать… — Наташа вопросительно смотрит на Константина. Тот молча кивает. И она заключает решительно: — В общем, неделю.
— Э, черт с вами! — Петр безнадежно машет рукой и крепко стискивает кулаки.
Он может возразить: это же идеально — три недели. Самое благоприятное. Но ведь может быть сегодня, завтра… А у них — не ахти одежда, семнадцать банок консервов и полтора десятка патронов. А до разведрайона почти двести километров. Тайгой. Но возражать бессмысленно. Сами знают.