Матвей сложил руки над головой, скользнул по воде. Но не такая, видно, была эта река, чтобы в ней плавать. Наверняка царапнулся животом о камни. Вскочил, укрепился на неверном дне.
— Вот зараза. В темноте не сориентируешься. Этак голову проломить можно. Ну, чего жмешься, давай сюда.
Но туда я не дал. Я плюхнулся на пузо, зажав нос, перевернулся на спину. У нас это называлось «крутануть бочку».
— Хоть так ладно, — снисходительно сказал Матвей. — Неужто тут и по грудки не найдешь?
Сказал и зашагал вверх по течению.
— Брось, ну ее!
Я уже поспешно залезал в штаны, отмахиваясь от негустого здесь комарья.
— Пожалуй, верно. Камни — как стекло битое. Осыпь, что ли, недавно была… Донимают божие птахи?
— Комары-то? Не очень. Не сравнить с Каргалой.
— В Каргале болота.
Матвей вышел не торопясь, попрыгал на одной ноге, на другой, выливая из ушей воду. От его узловатого, переплетенного мышцами тела пахло свежестью и холодом.
Матвей вызывал во мне тихую зависть. Он не был моим идеалом, я не пытался его копировать. Я просто завидовал ему в глубине души. И никогда не думал, что зависть обернется чем-то другим.
Существуют люди, которых ты считаешь для себя недосягаемыми. Они настолько над тобой, что, что бы ты ни сделал, тебе никогда с ними не сравниться, даже пробовать не стоит. А коли нельзя сравниться, а ты все-таки пробуешь, то рано или поздно становишься их тенью.
Я не хотел быть ничьей тенью, однако в последнее время со мной стало твориться ненормальное. Вот, например, сейчас… Внутри у меня что-то сжимается, давит так, что я начинаю ощущать прямо-таки физическую боль. Мне обидно, досадно, таким я кажусь себе маленьким и беспомощным, по сравнению с Матвеем. Я презираю, ненавижу себя. Но себя, только себя. Это в какой-то мере успокаивает. Значит, зависть моя не ревнива, значит, я, черт побери, не так уж и плох…
Такие люди, как Матвей, шагают по жизни твердо, по-хозяйски. Другие движутся осторожно, расчетливо. Каждый шаг соразмеряют с возможностями. Наверное, именно они и выдумали пословицу: «Семь раз отмерь, один — отрежь». А третьи и не шагают и не отмеряют. Ползут себе от часа к часу, покручивая по сторонам головой: как бы кого не задеть, как бы не нажить неприятности. День прожит — и слава богу. Это их принцип, их вероисповедание, их ковер, который они расстилают и при встрече живых и при проводах мертвых.
Которые по-хозяйски — за теми подвиги, за теми удачи и неудачи, за теми риск и торжество. Они — сверхчеловеки. Я лично в этом определении не вижу ничего худого. Мы почему-то чураемся этого слова и преподносим его взрослым, как детям преподносят буку. Еще в школе на комсомольском собрании наш комсорг Борька Жарковский клеймил Вовку Воеводина: тот в своем сочинении написал, что его мечта — пройти путем Смока Беллью — сырое медвежье мясо, Чилкутский перевал, Доусон и все такое…
Борька вырывал из сочинения куски и саркастически вопрошал: это ли пример для подражания? В нашей стране кощунственно искать себе идеал в каком-то Смоке. А почему, собственно, кощунственно? По-моему, никакого значения не имеет, с кого хочешь брать пример. Главное — чтобы пример был великолепным и чтобы ты мог руководствоваться им, когда тебе придется служить своему делу. «Супер» значит «сверху». Не «над людьми», а просто «сверхчеловек». Улавливаете разницу? Над людьми себя можно поставить. Сверхчеловека, человека сильного телом и душой, можно в себе воспитать. Можно и нужно, потому что, кто знает, через какое горнило придется рано или поздно пройти человеку. Сильный и душевно богатый такие испытания выдержит легче, чем ползущий и оглядывающийся.
Но, в общем-то я отвлекся. Начал с Матвея, а залез вон в какие дебри… Впрочем, почему дебри? Я, в конце концов, человек, и ассоциации для меня естественны.
ГЛАВА III
Элька сама с собой
Ночью по палатке стучал дождь, и Эльке снились тревожно-грустные сны. Люди, которых она видела, были почему-то рассержены на нее и радовались ее неудачам. Особенно расстроил спортивный сон. Ей привиделось, будто она не сумела поставить блок, и Алексей Анисимович, тренер очень справедливый и прямой, сказал, что в волейболе ей делать больше нечего. «В этом виде спорта, — сказал он, — если ничего не достиг к двадцати, то после тем более не достигнешь. Волейбол молодеет, а двадцать лет — уже возраст». Когда он это сказал, Элька ясно поняла, что да, двадцать — возраст, а она еще ничего не достигла.
От сознания своей беззащитности и неумелости Эльке захотелось плакать. Но плакать было нельзя, опять-таки потому, что двадцать — возраст. В это время люди принимают вполне самостоятельные решения. И Элька сказала себе, что с волейболом кончено. Кончено прямо сейчас, и эту решимость надо немедленно доказать. Она холодно посмотрела на Алексея Анисимовича, сказала: «Пока» — и пошла. Легко прошла сквозь стены, двойным сальто спустилась со второго этажа на землю и оказалась на ромашковом лугу. Для того чтобы набрать целую охапку этих ворожейных цветов, не надо было даже наклоняться. Она надломила ближний стебель и тут же отдернула руку. Растение, которого она коснулась, вовсе не было ромашкой. Образовавшие соцветия шары и пестрые листья ядовитого веха словно глумились над Элькой. У каждого шара оказался рот, который очень знакомым голосом укорял: «Я считал вас, Эльвира Федоровна, серьезным человеком». Элька напряглась, пытаясь вспомнить, чей это голос и кому принадлежат такие знакомые слова, но. вспомнить не могла. Так и проснулась в тревожном напряжении.