— Проволочка эта ни к чему.
— Стало быть, вы все же возражаете?
— Отнюдь. Обосновываю. То, что вы усмотрели на этих голых коленках, — Матвей, как недавно Элька, кивнул головой на скалы, — булавочная головка, которую не следует даже принимать в расчет. На карте значится, что места эти прокляты богом, что пастбищ здесь нет. Нет — и точка. Но даже, допустим, какой-то лужок мы обнаружим. С пятачок…
— Я не допускаю мысли…
— «Не допускаю мысли» — тоже не воспринимается как довод. Вы же хотели выслушать соображения…
— Хорошо. Хорошо. Извините меня, слушаю.
— Больше пятачка. Квадратный км. Излазаем его, возьмем укосы, составим описания, исправим карту. А идея? Идея где? Где рациональное зерно?
Шеф вздохнул, собираясь перебить Матвея, но тот остановил его коротким движением руки.
— Вы что же, полагаете, уважаемые колхозники потянут сюда свою скотину, как тот дядя тянул корову на баню? Или, может, используют вертолеты? А время мы затратим. Вы же, по-моему, самый первый противник растранжиривания времени. Где логика? За те часы мы в районе Кайтанара сделаем втрое больше, не говоря уже о пользе сделанного.
— Вы это как, серьезно?
— Не только серьезно. Убежденно даже.
— И все же я не допускаю мысли. Такое говорит научный работник. Поймите: на-уч-ный.
— Вы что, отказываете мне в логике?
— Я отказываю ученому в праве на недобросовестность. Недобросовестность в любой области предосудительна. В науке она — преступна.
— Громко. Ой же, шеф, как громко! Это то, что мы сейчас делаем, — наука?
— А что же это, по-вашему?
— Поденщина. Рядовая поденщина и ничего кроме. Местные коровы сотни лет обходились без ученых советов… э, что там бисер сыпать. — Матвей дернул щекой и кончил неожиданно зло: — Для Аркадия это, может, и годится, а я зело старше.
— Что это мне годится?..
— Подождите, Аркадий Геннадьевич, это вопрос не такой, чтобы от него смешками отделаться. Это же, если хотите, платформа.
— Шеф, демагогия сейчас не в моде.
— Что за чепуха! Выходя из стен института, молодые врачи клянутся…
— Я не врач…
— Вы — ученый!.. Да при чем здесь ученый, не ученый. Вы — человек!
— И это — звучит гордо.
— Не паясничайте. Вы человек неглупый.
— Наконец-то… Ну ладно — неглупый. Ученый. Тогда скажите, для кого вы все это говорите? Вот это самое: насчет добросовестности, самоответственности и всего такого прочего. Для меня или для них?
Матвей немного картинно качнулся в нашу сторону и подмигнул мне. Я уже говорил, что такое для меня Матвей и как я к нему отношусь. Поэтому я не обиделся на его пренебрежительный вопрос. Ну, а миротворица Элька как-то загадочно усмехнулась, опершись на мое плечо, приподняла ногу и стала рассматривать пятку своего тяжеленного ботинка. В этот момент с нас можно было снимать немую сцену.
— В основном — для вас.
— Тогда давайте прекратим. Ну ее к чертям, эту горушку. Облазаем ее в угоду науке, поправим карту, нанесем на нее новый кормовой район.
— Не в угоду науке, поймите, Матвей Васильевич…
— Ну ладно, ладно. В угоду добросовестности, согласен. Ведь знаете же, что решающее слово — ваше. Сказали лезть — куда мы денемся? Столько пороху из-за какой-то плевой полянки? Честное слово, не стоит.
И правда, чего петушиться? Надо работать — значит, надо. Хотя в душе я, конечно, считал, что Матвей прав. Но шефа, видать, повело. Спустилась в нем какая-то пружинка, и он потерял, всегдашнюю свою размеренность. Побледнел даже шеф, когда резко сказал:
— Вы забываетесь, Матвей Васильевич. Мы здесь не одни.
— Так, значит, все-таки — для них?
Снова картинный наклон в нашу сторону, вернее — в мою, потому что Элька, успев убедиться в исправности обуви, уже шуровала костер и что-то бурчала себе под нос.
— Руководитель — в какой-то мере воспитатель.
— Так это у вас, стало быть, по долгу, а не по душе?
Шеф на секунду опешил, моргнул раз, другой и внезапно остыл. Ответил холодно и рассудительно:
— Плохо, когда эти понятия разделяют.
— Долг и душу-то?
— Именно.
— Верно, конечно. В службу надо вкладывать душу… трудиться не за страх, а за совесть… Знаете, шеф, будь я депутатом Верховного Совета, я бы голосовал за законопроект по введению специального налога на людей, жонглирующих истрепанными правильными понятиями…
— Правильные не могут быть истрепанными.
— Могут, шеф, еще как могут. Железный щит, если за него непрестанно прятаться, и тот перестает быть щитом, и его сдадут в утильсырьё, как обыкновенный металлолом.