То ли выпитая в кочегарке водка Корзубого подействовала на Астафьева расслабляюще и он никак не мог найти на пульте кнопку управления прожектором, то ли он все еще мысленно дрался с китайским акробатом, но случилось нечто совершенно непредвиденное: вертолет зацепился за высокую сосну, одиноко стоявшую рядом с кочегаркой. Послышался жуткий, раздирающий душу скрежет, и тяжелая бронированная стрекоза, пролетев по инерции несколько сот метров, накренилась и с грохотом упала наземь.
Земля содрогнулась — казалось, что с неба упал огромный метеорит, наподобие знаменитого Тунгусского.
Винтокрылая машина, потеряв вертикальную тягу, неминуемо бы разбилась, если бы густые ветви многочисленных пихт внизу сопки не смягчили удар, но даже и этот удар был жутким: кабина содрогнулась, вовнутрь мелким дождем посыпались осколки стекла, забарабанив по приборной доске, и спустя несколько секунд в салоне резко запахло чем-то паленым…
К счастью или к несчастью, и пилот, я пассажир особо не пострадали: Малина отделался разбитым носом, а Чалый всего лишь сильно ударился о приборную доску.
Как ни страшно было Чалому, но он понял: сейчас надо как можно быстрей выбираться из салона. Не ровен час — и в баках взорвутся остатки керосина.
Понял это и Малинин — кряхтя и охая, он полез к люку…
Астафьев, вытирая с разбитого лица кровь, стремглав бежал от «мертвого» вертолета, следом за ним с болтавшейся, точно плеть, рукой трусил Малина; оказалось, при падении он еще сильно ушиб локоть. В сотне метров от вертолета оба они, как по команде, в полнейшем изнеможении упали и привалились спинами к огромному пню. Беглецы судорожно, прерывисто дышали, глядя на горящую машину, едва не ставшую им братской могилой.
Взрыв страшной силы потряс тайгу — это взорвались топливные баки. Яркое пламя осветило вырубку — на мгновение стало светло, как днем. В трещавшем костре силуэт вертолета словно таял.
Да, это было полное и безоговорочное крушение всех надежд: план, так тонко разработанный Чалым и с таким мастерством исполненный, был провален…
— Су-у-ука… — с ненавистью пробормотал Иннокентий, как завороженный глядя на полыхавшую ярким огнем боевую машину.
Почему-то Малина решил, что эта сентенция относится вовсе не к нему, а к китайцу.
— Ну, точно, гадина…
— Да ты, ты сука… Козлина голимая! — От ненависти к москвичу Иннокентий буквально брызжал слюной. — Все из-за тебя, гаденыш московский… телигент хренов! Паучара… — И не в силах себя сдержать, он, тяжело дыша, саданул Малинину кулаком в грудь, — несчастный, перелетев через пень, свалился в сугроб.
— Я… Я… Ты ведь за штурвалом был!.. Я-то тут при чем?! — лепетал Малина, утирая кровь с разбитого подбородка.
— Да ты… Ты… — В плясавших языках пламени белки глаз Астафьева страшно блестели. — Зачем под руку говорил? Косяк, бля!.. Ну, все, козел… Долго я тебя терпел, хватит!
И, выхватив опасное лезвие, мгновенно раскрыл его и пошел на москвича.
Малинин приготовился к самому худшему; он понял, что теперь Чалый наверняка не пощадит его…
До Февральска Михаилу Каратаеву оставалось не более получаса ходьбы. Правда, охотник немного выбивался из графика — он планировал быть в поселке до наступления темноты, но, как говорят, человек предполагает, а Бог располагает, и, по всей вероятности, расположение небесных сил в тот предновогодний день было явно не в его пользу.
Охотник посмотрел на часы — светящиеся зеленоватым фосфором стрелки «командирских» показывали половину девятого вечера.
"Наверное, Таня теперь в гарнизонном клубе, — подумал жених и тут же почему-то неожиданно поймал себя на мысли, что немного ревнует ее к тем, кто предпочел трехдневному переходу по тайге уют домашнего очага, — а там сейчас хорошо, тепло, музыка играет… Несмотря ни на что, настроение у всех праздничное, беспечное… Неужели в Февральске никто ничего не предпринимает?.." Он вспомнил жуткую картину" расстрелянной артели золотодобытчиков, и от этого воспоминания ему стало немного не по себе.
Какое-то время он машинально работал лыжными палками, стараясь отогнать от себя неприятное воспоминание: мало ли крови довелось видеть ему на своем веку, мало ли слез, мало ли трупов…
Но ведь нельзя вспоминать об этом вечно!
Каратаев попытался подумать о чем-нибудь приятном: единственной приятной мыслью для него теперь была Таня Дробязко и все, что с ней связано…
Вдруг где-то совсем рядом, как показалось охотнику, прогремел взрыв страшной силы; это было столь неожиданно, столь оглушительно, что заставило его вздрогнуть. По лесу прокатилось раскатистое эхо, и Каратаев замер…