— Мучает, — повинился Сухов, глядя на коллегу честными глазами, в которых не обна-руживалось и тени сожаления, — чтоб мне ни дна, ни покрышки! Немножечко. А насчёт "по-другому"…
Фёдор, нахмурившись, посмотрел на часы, полез в карман за сигаретой, раскурив, пыхнул дымком в потолок и продолжил.
— Я, когда тебе про давнишнее расследование докладывал, обозначил только канву, подробности опустил, щадя твои, расшатанные в Чечне нервы. Эпизод, к примеру. Снимаю я свидетельские показания. Свидетельница похожа на бомжующую старуху, а по анкетным данным — инженер-экономист, тридцать два года. Женщина находилась в состоянии про-страции, вспоминала и говорила с трудом — не хотела вспоминать. Познакомился я с ней после обыска в одном загородном закрытом пансионате. Мы туда нагрянули с группой захвата буквально накануне моего отстранения. Так вот, она со своим муженьком чересчур продвинутые были, метались в поисках божественного смысла, ну и запали, идиоты, на секту "Аум Сенрикё". Мало того, что сами сунулись в этот поганый вертеп, они ещё и ребёнка с собой притащили. Дочка у них третьеклассница…была. На одном из молитвенных собраний — за городом дело происходило — прямо на глазах у родителей, пускавших слюни в религиозном экстазе, этот садюга зверски изнасиловал девочку. Что чувствовал ребёнок? Девчушка родителям верила, надеялась, что они её защитят. Пока могла, кричала, звала маму с папой, а они…, - Фёдор порывисто загасил недокуренную сигарету, встал, засунув руки в карманы, развернулся лицом к Полежаеву, — когда пришло отрезвление, они постепенно начали понимать, что произошло, и что находятся они в небольшой комнате, а рядом на топчане еле дышит истерзанная девочка. Муж взбесился, бросился искать насильника. Почти сразу появились какие-то люди, забрали ребёнка, сказали, якобы, на лечение. Больше женщина ни дочь, ни мужа не видела. Из пансионата её так и не выпустили, дали выпить лекарство, дальше — провал. По моим прикидкам провела она там около полугода. Что делала — не помнит. Вроде её иногда пользовали, как женщину. Бывали минуты просветления, она умоляла вернуть дочь, ей обещали. Я провёл очную ставку, предъявил ей задержанных. Насильника она опознала.
— Этого самого китайца? — Спросил Павел, с трудом разжав зубы.
Сухов кивнул.
— Тогда он носил имя Кадзуо. Косил под японца, а кто на самом деле, хрен знает. И это не единственный и не самый страшный эпизод. Были ещё люди, показавшие на него. Кабы знал, что меня с утра пораньше отстранят, я бы его ещё ночью грохнул.
— Бля, — сказал Паша, — у меня к тебе теперь одна претензия: добрый ты сильно, раз по-зволил этому Кадзуо так легко умереть.
— Вот то-то! После узнал: всех задержанных выпустили под залог, отобранные мной показания свидетелей, испарились. Я потом частным порядком искал садиста. Как в воду канул. А тут смотрю, собственной персоной входит в контору фирмы. Почти не изменился. Прикинул я варианты. Узнать меня в гриме невозможно, а вот если подставлюсь, то разбор-ка со мной обязательно будет и без Кадзуо ну никак не обойдётся. Не ошибся, как видишь.
Хозяйственный по обязанности Павел, с вздохом поднялся из-за стола, сложил грязную посуду в тазик и поставил на газ.
— Не пойму, — поинтересовался он, — как ты спящего урку сумел допросить? Препарат заначил?
— И заначил, и вколол, — согласился Фёдор.
— Значит, — вкрадчиво подытожил Паша, — ты ампулу ещё в Москве прихватил. Федя, в кого ты такой умный?
Сухов, криво улыбнувшись, развёл руками.
— Знаешь, Павлик, на этот вопрос попробуй ответить сам, а я пока поработаю в Сети. Надо, понимаешь, кое-кому дрозда вставить. Да, кстати, озаботься походным снаряжением для пешей прогулки по весенним субтропикам.
И Паша, естественно, озаботился, и вернулся не скоро, а, вернувшись и бросив в при-хожей пакеты с приобретённым добром, застал Сухова в образе Сухова, то есть без грима. Значит, операция вступает в завершающую фазу.
Фёдор делал растяжку. Сидя на шпагате, он плавно сгибался, попеременно дотрагива-ясь пальцами обеих рук до оттянутых носков то левой, то правой ступни. Тренировочные штаны чуть присборились, открывая незагорелые, покрытые светлыми волосками ноги, на голом торсе под гладкой кожей набухали длинные мышцы. Павел с невольным восхищени-ем засмотрелся на игру мускулов. И пусть он по физическим кондициям и бойцовским уме-ниям превосходил друга, но всегда помнил, что Сухов старше его на двадцать лет, и каких лет — каждый год можно считать за два, а то и за три.
Наверное, ещё до появления человекообразного в долине Неандерталь, в душе каждого самца, как бы он ни хорохорился, засело реликтовое явление — преклонение перед физиче-ской силой. И до сих пор сидит, независимо оттого, что "пришёл господин Кольт и всех уравнял". Да, с появлением стрелкового оружия мужики постепенно начали терять хватку, к примеру, автомат "Узи" или тот же "Агран" в руках у заморыша — куда с кулаками против? Однако…
— Сегодняшние игры на лоне природы, — вслух продолжил Пашины рассуждения, чи-тающий мысли, Сухов, — показали, что терять форму чревато.
— Угу, — приколол Павел, скрывая восхищенное недоумение за ехидством, — на твою бы талию балетную пачку, да музыку Петра Ильича к "Лебединому…", ни дать, ни взять — Одетта.
Фёдор, неуловимо подобрав ноги, из положения напольной вазы стремительно взмыл под потолок, нанося хлёсткие шлепки в пустоту по кругу.
— Всё, всё, утихомирься. Насчёт пачки и лебедей забираю. Чем порадуешь?
Сухов провёл ладонью по широкой груди, по плоскому животу, наискось перечёркну-тому — не вся кожа гладкая — длинным шрамом.
— Гадство, старею — вспотел. Погоди немного, ополоснусь. Время терпит.
Он, ссутулившись, убрёл в ванную, а Паша, пока то да сё, разобрал покупки. На свет божий выгрузились два лёгких, удобных комбинезона чёрного цвета, две ветровки с под-стёжкой, пара пар туристических ботинок, чёрные вязаные шапочки-раскатки, охотничьи тесаки в ножнах на ремнях, компасы, пятидесятиметровый капроновый линь и прочая мело-чёвка.
Появился мокрый и непривычно молодой Сухов.
— Ты машину, где оставил? Возле дома? Эт правильно. Ты бы грим того, — подсказал он, постукивая зубами и растираясь полотенцем, — пока вода бежит. Душевно без горячей бодрит, бляха-муха, до посинения.
Паша с радостью полез под душ, предвкушая нормальное человеческое удовольствие от скорого лицезрения в зеркале собственной, на два десятка лет помолодевшей физионо-мии. Смеситель, совершенно лишний по нынешним временам — надёжный, как всё отечест-венное — краны крутились с натугой, ванна порыжела, кафель в потёках. Да и вся квартирка была не ахти. Нет хозяина. Но зеркало отражало. Павел намылил отмытое лицо, отскоблил вечернюю щетину и, протерев зеркало мокрой ладонью, с удовольствием себя осмотрел. Не так плохо, во всяком случае, значительно лучше, чем до того.
— Ты ета, — подал голос Фёдор, — не утонул там? А то чай остывает.
Чудеса: Сухов заварил чай! Сам! Паша, как был в одних плавках, вывалился на кухню и замер на пороге — за столом сидел моложавый широкоплечий человек в чёрном комбине-зоне, перетянутом широким ремнём.
— Хорош! Давненько тебя таким не наблюдал.
— И я тебя. Сидай, хлопец, почаёвничаем с кральками на дорожку.
— А выводы?
— А выводы я тебе за сто километров все выложу.
— Значит, через Уссурийск на Раздольную?
Сухов закинул в рот кусочек баранки, втянул глоток чаю, прожевал.
— Значит, — кивнул он, — наведаемся в затерянный лагерь к неприкаянным душам. Уст-роим сектантам рыбный день.
— Думаешь — наркота? — Задал Паша, давно свербевший вопрос.
— Уверен. Выращивают индийскую коноплю в особо крупных объёмах, и ничего нового и суперхитрого они не придумали, им это ни к чему. А хрена ли ты про выводы, коли сам допёр?
Пожав влажными квадратными плечами, Паша задумчиво откусил полбаранки.
Сухов бросил взгляд на окно.
— Смеркается, — сказал он, — скоро уже. Чёрт знает, почему люблю быть в дороге. В са-молёте, в поезде, особенно в авто, чтоб не за рулём. Сидишь себе, размышляешь, по сторо-нам глазеешь. И ведь что интересно, вся моя служба вспоминается, как одна сплошная доро-га. Ночь-полночь, выходной, отпуск — побоку. Приказ — и в дорогу. Казалось бы, в печёнках должно, ан нет. Каждое новое дело, как шаг в неизведанное, как в тёмную воду. Никогда не знаешь, куда заведёт. То ли грудь в крестах, то ли башка в сортире. Начальство давит, а коп-нёшь поглубже — паникует. Куда, мол, лезешь? Нынешняя работа — праздник души. Вот так, Пашка. Собираемся, что ли?