Горин торопливо втянул в себя коньяк, вкусно закусил лимоном и вопросительно гля-нул на Виктора Сергеевича.
— Устал?
Виктор обречённо вздохнул.
— А ты как думаешь? Такая…, - он тоже выцедил напиток до донышка, — тирада. Обыч-ным вечером, в обыденной обстановке, за выпивкой и закуской, обыденным тоном, один обычный человек рассказывает другому обычному человеку совершенно фантастическую историю. Её ещё надо переварить. И, знаешь, о чём подумалось? Не только писатели-фантасты, но и серьёзные философы размышляют над вопросом: изменится ли человек в грядущем? Вот ты упомянул, что наш предок — человек разумный появился примерно сорок тысяч лет назад. Так? С тех пор он проделал путь от дубины и каменного рубила до компьютеров и космических кораблей. Потрясающе! И, что характерно, сам он ни на йоту не изменился. Да, мы знаем неизмеримо больше, но качественно наш мозг ничем не отличается от мозга пещерного предка. И возможности наши остались прежними. Всё дело в воспитании. Есть примеры. Скажем, ребёнок, вскормленный и воспитанный волками, перенимает их повадки. У него от человека ничего, кроме облика. Такие случаи описаны. Технологически мы прорвались, а биологически…? Ни ширше, ни глыбже. В сущности, наш организм остался на той же ступеньке. Некоторые мечтатели мечту мечтают, де, мол, когда-нибудь грянут такие времена, в нашем мозгу что-то щёлкнет, и мы разом перешагнём через множество ступеней. Бац! — и в небожители. А ты не ухмыляйся! Ты лучше скажи мне, как неандерталец неандертальцу: почему сапиенс за сорок тысяч лет чёрт-те куда продвинулся, а неандерталец, имея примерно равные стартовые условия, за срок впятеро больший не сделал ни шагу? Как возник с каменным топором, так с ним и исчез. Э?
Горин недоумённым жестом развёл лопатообразные ладони.
— А я знаю? Может, их устраивала своя ниша, и они не хотели ничего менять? Им, про-сто, этого не требовалось. А, может, именно они подтолкнули человеческую изобретатель-ность? Или ещё чего, что мы сегодня воспринимаем, как само собой разумеющееся, и не до-гадываемся, кому надо сказать спасибо. Кровь-то сохранилась, если, конечно, верить про-фессору. Дар, опять же.
— Пять из двадцати восьми, хм…, а из ребят, что с тобой по катакомбам?
— Кроме меня ещё Аркан и Муссон, Васёк не сподобился. Имена двух других тебе ни-чего не скажут. Так и живём.
— Так и живёте? И все поныне живы?
Вячеслав помрачнел.
— Нет. Тридцать пять — большой срок. Супербойцы тоже не заговорённые. Шестерых не стало, а хоронить некого. Сам понимаешь, такая специфика — раскиданы по всему свету. Банкиры, юристы, научные работники из наших, те на виду, а полевые агенты мотаются в одиночку. Они практически независимы. У каждого из них своя персональная касса, секрет-ные счета в банках. Местонахождение каждого и его задачу на данный конкретный момент мы, конечно, знаем, но если агент долгое время не выходит на связь — начинаем осторожные поиски. Чаще всего обходится. Долгое молчание объясняется вполне понятными причинами — молчит, молчит, а потом: "всё в порядке, высылаю доклад для Центра…", а иногда… По-иски — история долгая — невидимый фронт, неизвестные бойцы, затерянные могилы. Как правило. И не собраться вместе, и не посидеть, и не помянуть. Хреново бывает. Сначала двое в Афганистане сгинули в войну. Без следа. Обстоятельства их гибели потом установи-ли. А толку? Последним погиб Вася Хижняк одиннадцатого сентября в нью-йоркском Тор-говом Центре. У него там офис…был. А десять лет назад погиб…пропал Муссон — Муса Халоев в горах Гиндукуша. Отправился туда с отрядом дружественных курдов на рекогнос-цировку. Прошла информация о расположенной в тех краях мощнейшей базе террористов из организации "Пламенный вихрь" — редких отморозков, не щадящих ни чужих, ни своих. Не вернулся никто. Искали, конечно. Как раз те курды, что отрядили группу с Муссоном. Местные пастухи рассказывали: был бой, недолгий, а потом рвануло так — они подумали, что небо на землю упало. И всё стихло, лишь редкие громкие щелчки, будто лопались камни. Ночью воздух горел. Волны жара на километры распугали всё живое. Ветер растянул пыльный выброс на десятки километров. Курды спустились в долину, а там пепел и оплавленные камни. Ещё горячие. И это спустя две недели. Такое оплавление камней бывает либо в эпицентре ядерного взрыва, либо при горении огромной массы термита. "Пламенный вихрь"… При такой температуре, случается, металлы сгорают, а уж от людей…, - Горин потянулся к бутылке.
— А давай помянем. Всех, кто ушёл.
Генерал, сдвинув брови, кивнул.
— Пусть простят нас за долгую жизнь.
Выпили по полной, помолчали, глядя в пол.
Приглушённый свет падал на дубовые панели, на строгую министерскую мебель об-разца середины прошлого века, на задёрнутые бронзовые портьеры. Высокие напольные ча-сы с маятником отыграли полночь. Там за окном бился в стёкла и не мог пробиться ни на секунду не замолкающий гул российского мегаполиса. Кабинетное пространство качалось в тишине.
Успокаивая привычную боль, Шершнев огладил ладонью колено, поднял глаза на дру-га.
— А меня ты не пытался того…, э-э — инициировать? Э?
— Специально — нет. Но, — Вячеслав развёл руками, улыбнулся ободряюще, — похоже, ты от меня эту заразу всё-таки подхватил. Тлеет она в тебе. Не чуешь?
— Что-то есть. Марина, вот, заметила.
— И её не обошло.
Виктор задумчиво посмотрел на друга.
— Однако. А специально кого-нибудь…?
— Павла…на прощание. У него, как и у нас — четвёртая. Я долго к нему присматривал-ся. Так он, собака, после моего отъезда, — Горин заулыбался, и вид у него стал донельзя до-вольный, — такую команду себе спаял!
Генерал хмыкнул.
— Довелось их в деле…, в девяносто шестом. И Колю Иванькова…
— И Колю. Только он в медиумы не прошёл. А Паша к этому и не стремился, он бойцов делал.
Генерал, откинувшись в кресле, перевёл взгляд на потолок.
— Как он там, в "Новой Азии"? Четвёртые сутки пошли.
— Думаю, — Вячеслав, наклонив бутылку над бокалом Виктора, сосредоточенно наблю-дал, как золотисто-коричневая жидкость вытесняет радужную пустоту, — думаю, он скоро объявится.
Среднегорск
Стараясь писать разборчиво, Серёга Капралов вывел вверху первого листа: " Тема Ве-ликой Отечественной войны в творчестве Виктора Астафьева". Можно сказать, пофартило, всё-таки Астафьева они проходили под занавес, и в памяти кое-что отложилось, в смысле, не всё улетучилось. Разобрать тему стоит на примере повести "Пастух и пастушка — современная пастораль", остальные вещи перечислить, и побольше об авторе и о его военной молодости.
Серёга напряг память, шариковый стержень скользнул по бумаге, оставляя чёрный след.
"Виктор Астафьев родился в 1924 году в селе Овсянка близ Красноярска. Детство пи-сателя было трудным. Рано лишившись матери, он воспитывался в семье бабушки и дедуш-ки, затем в детском доме. В 1941 году поступил в железнодорожную школу ФЗО на станции Енисей, после окончания работал составителем поездов, откуда вскоре ушёл на фронт".
В институтской аудитории рабочая тишина, слышится поскрипывание стульев, шелест бумажных листов смешивается с шелестящим дыханием трёх десятков абитуриентов, идёт первый вступительный экзамен по русскому и литературе — сочинение. Ребята старательно пишут. На подиуме длинный стол, за столом, изредка поглядывая на молодёжь, тихонько переговариваются две тётки, рядом с ними немолодой, седоватый дядька что-то сосредоточенно черкает в тетради, периодически тыкая пальцем в дужку сползающих очков. Атмосфера самая, что ни на есть, творческая.
"Написав очередную фронтовую повесть, Виктор Астафьев надеялся "отболеть вой-ной" в самый последний раз, но…"…