Он шагал к дому, но домой не хотелось. Опять отец заведет «баланду» на тему «примерного поведения», «полной отдачи», «уважения к старшим». И все это нудным, ровным голосом. Отец правильный, до того правильный! Как хорошо оструганная палка. Ни сучка ни задоринки. Хоть бы напился когда, что ли! Или взорвался бы, наорал, побил! Да мало ли что может натворить живой человек!..
А ребята славные. Надо было сказать им, что его отец — новый завуч в их школе… Как-то неловко было. К слову не пришлось. Да и начали б расспрашивать…
Зайти за Люськой, побродить?.. А может, взять «маленькую», посидеть у нее? Тетка, верно, уже дрыхнет в своем углу.
А Оленька ничего, красивая девушка. Вот бы с ней пройтись! Да-а…
Костя зашел в магазин, потолкался около прилавка винного отдела. Направился было в кассу, но передумал. Снова зашагал к дому. Дойдя, воровато оглянулся и нырнул не в свою парадную, а в соседнюю. Поднялся на лифте в пятый этаж. Трижды коротко нажал кнопку звонка. Так звонит только он, Люська сразу узнает. Тотчас за дверью что-то скрипнуло. Дверь открылась. Маленькие руки обвились вокруг его шеи. Девичий голос прошептал:
— Ну что ты, Костик. Я тебя жду, жду…
— Вот я и пришел.
Они постояли немного в темноте, прижавшись друг к другу.
— Что ж, так и будем жаться на лестнице?
Девушка отпрянула:
— А ну тебя… И что ты за человек!
— Класс млекопитающих, отряд парнокопытных, вид бизонов. — Костя засмеялся тихонько, спросил: — Тетка спит?
— Вяжет.
— Тогда пойдем погуляем.
— Только оденусь.
— Валяй. Я внизу буду.
Костя спустился, посмотрел на улицу сквозь заиндевелое стекло, но выходить не стал. Еще нарвешься на отца: вдруг у него какой-нибудь педсовет или совещание?
Наверху торопливо застучали каблучки. Костя усмехнулся. Люська в своем репертуаре: на улице подмерзло — будь здоров, а она надела выходные туфельки с тонкими длинными носами, на шпильках. Думает, пойдем куда-нибудь! Чудила!
Подошла Люся. Остановилась возле него. Он посмотрел на нее сверху вниз — девушка была мала ростом, — улыбнулся, привлек к себе, поцеловал в губы. Она не отстранилась, только глянула на дверь.
— Пошли. И побыстрее, — сказал Костя.
Люся понимающе кивнула, выскользнула в дверь и зашагала торопливо по заснеженной улице.
Костя вышел немного погодя и нагнал ее на углу.
Домой Костя вернулся во втором часу. Разделся и прошел на кухню.
На кухне, за столом, покрытым зеленоватой потертой клеенкой, сидел дед Сергей Степанович. Лицо у него было розовое, мясистое. Очки с толстыми стеклами в большой роговой оправе неправдоподобно увеличивали дедовы бесцветные глаза. Перед ним на столе стояла ученическая чернильница «непроливашка», лежала толстая тетрадка. В руках дед держал старенькую желтую вставочку и писал мелким, удивительно четким и красивым почерком, буковка к буковке. Писал не то роман, не то воспоминания какие-то, никто из домашних толком не знал, что именно пишет дед. Тетрадочку он прятал в несгораемый ящик, ящик запирал на ключ, а ключ всегда носил при себе, а когда укладывался спать, привязывал цепочку от ключа к руке. Кроме исписанных тетрадей дед хранил в ящике пожелтевшие грамоты, два ордена Красной Звезды и несколько медалей. А может, и еще что-нибудь. Неизвестно.
Когда Костя вошел, дед оторвался от работы, сверкнул на внука стеклышками очков, но ничего не сказал, только хмыкнул и снова заскрипел перышком.
— Все трудишься? — весело спросил Костя.
Дед снова хмыкнул и пожевал губами. По вечерам рот у него был ввалившимся, потому что дед вынимал искусственные челюсти и клал в стакан с водой. Отдыхал от зубов.
В коридоре зашаркали шлепанцы.
Костя поморщился. Отец. Сейчас начнет. Дед покосился на внука и опять хмыкнул.
Петр Анисимович остановился в дверях. Он был в голубой в синюю широкую полоску пижаме и в шлепанцах на босу ногу.
— Если не ошибаюсь, уже два. Ночи, — сказал он бесстрастно.
— Без двадцати, — прошамкал дед.
— Я не вас спрашиваю, папаша, — Петр Анисимович сердито повел головой, будто шею давил воротник. — Шли бы вы спать.
— Не твоя забота, — добродушно отрезал дед.
— Последнее время ты стал являться домой несколько поздно, — сказал Петр Анисимович, обращаясь к Косте. — Я требую, чтобы ты прекратил эти свои полуночные бдения.