— И ты вышла замуж?
— Конечно. Ведь я потеряла лунный камешек.
Елена Владимировна снова засмеялась, на этот раз тихо и ласково.
— Как в сказке, — сказала Оленька.
— Девочка, а разве человеческая жизнь не большая прекрасная сказка?
— Знаешь, ма, — сказала Оленька после небольшого молчания. — Один мальчик написал мне стихи.
— Стихи?
Оленька не заметила тревоги, промелькнувшей в глазах матери.
— И тебе нравится этот мальчик?
— Как все, — схитрила Оленька.
— Пиши свой роман про скелет, Оленька. Тебе еще надо учиться. А стихи он, наверно, тоже стащил у приятеля.
— Не думаю, — возразила Оленька.
— И не думай… Тебе еще очень долго надо учиться, — повторила Елена Владимировна и, вздохнув, ушла на кухню.
А Оленька посидела немного, потом решительно взяла перо и вывела на первой странице: «Жизнь Ивана Ивановича».
Маленькая Сима Лузгина с трудом поспевала за длинноногой Леной Колесниковой. Они спешили. Они опаздывали в райком. Собственно, опаздывала Лена. В райком вызывали ее. А Сима могла преспокойно отправиться после уроков домой. Но так уж была устроена Сима, что не могла оставить подругу в беде. А по Симиному твердому убеждению всякий вызов в райком сулил неприятность. Или будут выговаривать за плохой сбор металлолома. Или за то, что не все вышли на кросс. Или за слабую работу с октябрятами. А то и того хуже: дадут какое-нибудь поручение. Это сейчас-то! Когда остались какие-нибудь считанные дни до соревнований. И зачем только Лену выбрали секретарем! И сама она, Сима, голосовала «за». Знала бы, какое это хлопотное дело — быть секретарем комитета, ни за что бы не проголосовала. И ребят отговорила. Уж как-нибудь отговорила бы! А что, в самом деле! Лучше бы ее выбрали. Или Володьку Короткова. Что ж с того, что он ехида и себе на уме. Пусть попарится. А может, ему и «на пользу пошло: похудел бы.
Сима торопливо семенила рядом с подругой, то и дело запрокидывая голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Лицо было хмурым. Сразу видно — расстроена. И Сима украдкой вздыхала.
А Лена шагала широким мужским шагом, словно забыв о подруге. Каждый раз, когда шла в райком, сердце начинало томить какое-то неясное предчувствие. Словно вот-вот произойдет что-то важное, неотвратимое. Лена начинала волноваться и сердиться на себя за это. И лицо ее становилось хмурым.
И дело, конечно, не в том, что станут выговаривать за какие-нибудь недостатки: комсомольская работа — живая, не всегда и клеится, а бывает, и дров наломаешь. Но вот посмотреть в глаза Викентию Терентьевичу, услышать его голос… Иногда ловишь себя на том, что смысл сказанного ускользает, что слова только звучат просто так, сами по себе. Как музыка.
Викентия Терентьевича все в райкоме звали Викой. Он не обижался. Так его звали в школе и в институте.
А Лена огорчалась, что его называют девчоночьим именем, и мысленно звала его ласково Кешей. Он ей очень нравился. Она считала его образцом, идеалом человека. И робела при нем. И не знала, куда спрятать свои сильные длинные руки.
Сима в райком не пошла, осталась ждать на улице.
Райкомовский коридор был пуст и тих. Только за дверью сектора учета монотонно бормотала пишущая машинка. Лена торопливо прошла мимо таблички «первый секретарь». Постучала в отдел школ. Откликнулся звонкий девичий голос. Лена поморщилась. Валя Горохова, инструктор отдела школ, вызывала в ней неприязнь. Валя могла в любое время зайти в «тот» кабинет. И видеться и говорить с ним по нескольку раз в день.
Глупо, конечно!
У Вали Гороховой черные озорные глаза, и румянец на щеках яркий, озорной, и концы черных бровей озорно вздернуты, а темные блестящие волосы подстрижены по-мальчишечьи коротко.
Когда Лена вошла. Валя оторвалась от кипы бумажек, лежащих на столе, и улыбнулась. И улыбка у нее была озорной.
«И ему она, наверно, так же улыбается», — сердито подумала Лена.
— Здравствуй, Колесникова.
И голос у Вали был звонкий, озорной.
Она поздоровалась с Леной за руку.
— Садись. Как дела?
— Нормально.
— Как с металлоломом?
— Собираем.
Валя засмеялась.
«Смех без причины — признак дурачины», — подумала Лена, в душе понимая, что не права, и начиная злиться на себя за то, что не может подавить в себе эту несправедливую неприязнь.
— Ох, девочки, девочки! — неожиданно вздохнула Валя. — Просто морока. Одних бумажек по три пуда в день. Сдать бы их в макулатуру! — Она ладошкой сдвинула бумаги в сторону, облокотилась локтями на стол. Посмотрела Лене прямо в глаза. — Слушай, Колесникова, что у вас там произошло со скелетом? Викентию Терентьевичу звонили из школы. Он сперва засмеялся, а потом помрачнел. В чем дело?