Черт бы побрал комитет! Вот взять да и не пойти!. Пусть «прорабатывают» сами себя, друг друга…
Виктор вконец расстроился. Подошел к окну, стал следить, как крупные капли недружно ударяют по ржавому карнизу.
Оленька гуляла по коридору с подругами, видела Виктора, стоявшего у окна с окаменевшим лицом, угадала: что-то произошло. Но подойти постеснялась. Прошла мимо не глядя, слушая и не слыша, о чем судачат подруги.
Заметил Виктора и вернувшийся Плюха. Подумал, что Виктор расстроился из-за него. Поджал губы: хорошо, хоть расстроился. Захотелось подойти к другу, сказать что-нибудь такое… Ну, что соревнования наконец могут состояться, каток подмерз.
Он бы подошел, если бы не подкатился к нему толстый Володька Коротков. Кивнул на Виктора:
— Видал? Посмурнел. Песочить будут. На комитете.
— За что?
— За Ивана Ивановича, — усмехнулся Володька.
Противно-резко зазвенел звонок. Он звенел двояко: резко на урок и весело — на переменку.
— Трепло ты, Володька, — сказал Плюха сердито и направился в класс.
— Здрасте. Я ему — последние известия, а он мне — трепло.
— Трепло. Сарафанное радио.
Плюха сел на свое место. Виктора еще не было. Он вошел в класс вместе с Иваном Васильевичем. И Плюха так и не успел выяснить, верно ли, что Виктора будут песочить, или Володька натрепался.
Одним ухом слушая объяснения Ивана Васильевича, Плюха достал из портфеля тетрадь, раскрыл ее, написал на чистой странице:
«Верно, что тебя будут песочить на комитете?»
Подтолкнул Виктора в бок. Тот прочел, пожал в ответ плечами.
Плюха приписал:
«Будут или треп?»
— Будут, — недовольно буркнул Виктор. И тут же ему пришла в голову идея. Он пододвинул к себе тетрадку, вырвал из нее листок, написал на нем:
«Всем! Всем! Всем!
Сегодня раба божьего Витьку сына Шагалова будут после уроков сечь публично на комитете за безгрешного Ивана Ивановича. Вечная Витьке память. Аминь».
И отдал листок впереди сидящему. Листок тихонько шуршал, переходя из рук в руки. Попал наконец к Оленьке. Виктор украдкой следил за ней. Вот Оленька прочла, обернулась, взгляды их встретились.
«Ты хочешь, чтобы я задержалась?»
«Да».
Вскоре записка, пропутешествовав по классу, вернулась к Виктору. На ней была надпись, сделанная круглым почерком Володьки Короткова: «И разверзнется хлябь небесная. И грянет гром».
Было по-утреннему сумрачно. Вчерашняя оттепель превратилась в гололед. Дул ветер, раскачивал лампы на фонарных столбах. И когда возле завода сменят древние жестяные колпаки? Свет метался по черной земле. Было зябко и тоскливо.
Люся ходила по скользкому тротуару туда и обратно, придерживала обеими руками поднятый воротник пальто, чтоб не задувало. Ей сегодня во вторую смену, днем, а надо, непременно надо поговорить с Костей. Пока не поздно. Пусть себе сердится, что пришла.
Костя появился из-за угла не один, с товарищами. Издали увидел зябко ежущуюся фигурку. Нахмурился. Люся поняла, что он заметил ее, и затопталась нетерпеливо на месте.
— Идите, ребята, я догоню, — сказал Костя, махнул товарищам рукой, перешел улицу наискосок, мимо Люси, и застучал ботинками по гулкому тротуару. Люся пошла следом.
Хорошо, хоть не лезет при всех. Соображения хватает. Костя повернул в поперечную улицу и замедлил шаги. Люся догнала его, пошла рядом.
Костя покосился на нее, усмехнулся:
— Люся! Вот так встреча!
— Ты думаешь, мне радостно на ветру маячить? Промерзла вся.
— А я просил?
— Мало ли. Погреться бы где.
— Денег нет.
— У меня есть немного. Рубля три.
— С такими деньгами только на прием к турецкому султану.
— Ладно тебе… Хоть чаю попьем.
— Хоть молока, — огрызнулся Костя. — Практика у меня, понимаешь?.. Некогда чаи распивать.
Она посмотрела на него странно. Глаза наполнились слезами. В них плавали испуг и мольба и еще что-то, от чего она казалась совсем беспомощной, как слепой щенок. Косте стало жаль ее.
— Ну, пойдем, горе луковое, — пробормотал он.
Неподалеку была закусочная-автомат. Они направились туда. Люся подошла к кассе, но Костя мягко отстранил ее.
— Такая сумма и у меня найдется.
Он купил жетоны. Принес к столику два стакана кофе, бутерброды с сыром и эклер. Люся любила эклер.
Кофе был невкусным, бутерброды сухими. Люся пила молча. Костя морщился.
— Пойло. Ну, что скажешь? Соскучилась со вчерашнего дня?
Люся глянула на него искоса. Опустила глаза. Длинные подкрашенные ресницы дрогнули.