— Поговорить надо.
— Говори.
— Народу много.
— Тайны мадридского двора?
— Народу много, — повторила Люся.
— Уйдем в катакомбы, — сказал Костя, улыбаясь.
— Все шуткуешь, — вздохнула Люся, и снова дрогнули ее ресницы.
— Допивай да пойдем. Ведь практика же. И еще мне надо в форме быть. Может, вечером соревнования. Знатно подморозило.
Люся молча допила кофе и встала.
— А пирожное? — удивился Костя.
И снова она посмотрела на него странно, передернула плечами:
— Сам ешь!
Костя хмыкнул:
— Ну ладно. — Он взял с тарелочки эклер. — Давай пополам.
Люся отвернулась, пошла к двери. Он двинулся следом, жуя на ходу пирожное.
Они прошли немного по улице, свернули в маленький голый сквер. Сели на деревянную скамейку. Невдалеке двое малышей под наблюдением закутанной в платок старушки безуспешно пытались вскопать лопатками смерзшуюся кучу песка.
Костя повернулся к ней всем корпусом:
— Ну?
Люся съежилась, прихватила руками воротник.
— Попалась я.
— Куда? В милицию?
— Поди-ка ты!.. — Люся зябко повела плечами. — Попалась. Как бабы попадаются.
Костя отодвинулся:
— Ну да?..
Люся смотрела на него не мигая.
— Этого еще не хватало, — сказал Костя. Он растерялся от неожиданности и до конца не мог еще понять, что произошло.
— Надо было раньше думать, — сказала Люся не то укоризненно, не то с сожалением. — Мутит, спасу нет.
— Как мутит? — спросил Костя, понимая, что спрашивать глупо.
— По-всякому.
Костя стал чертить ребром ботинка на дорожке; все это надо было осмыслить.
— Что ж дальше, Костя? — спросила Люся жалобно.
Что можно сказать? Это ж осмыслить надо! А Люся ждала от него какого-то слова, решения.
— Не жениться же нам!.. — вздохнул Костя.
Люся съежилась еще больше. Промолчала.
— Ну какие мы муж и жена? Ну посмотри ты на себя. Малявка еще. Так жизнь и загубишь. А обо мне и говорить нечего. Второй курс техникума. Да нас и не распишут.
— С ребенком распишут.
Костя рассердился.
— А ты пробовала? Рас-пи-шут! Так распишут, что сесть не сможешь.
Люся вдруг заплакала. Уткнулась лицом в варежки.
Костя беспокойно огляделся. Малыши все еще ковыряли песок. Укутанная старуха не спускала с них глаз.
— Утихни. Люди ходят. Некрасиво, — сказал он неожиданно ласково.
— Пускай ходят, — откликнулась Люся, всхлипывая.
— Ты не думай, Люся, что я тебя не люблю. Только нельзя нам сейчас. Вся жизнь кувырком будет. Понимаешь? Нам еще учиться надо. Пожить. Вот ты рестораны любишь, танцы и прочее. А ведь всему конец. Никуда уж не сходишь. Будешь как привязанная.
Люся достала носовой платок, утерла, все еще всхлипывая, глаза. Сказала вяло:
— Ладно, не уговаривай, не дурочка… Деньги нужны.
— Деньги будут.
— Когда?
— Сегодня будут. Да ты не огорчайся, Люся. Со всяким может случиться. За радости всегда расплачиваешься. Вечером выпьешь — утром голова болит.
— Радовались вместе, а расплачиваться мне, — зло сказала Люся.
Костя засмеялся. Она сжалась в комок и посмотрела на него испуганно. И что за парень! Беда, а он смеется. Может, и не любит он ее вовсе! Так только, время проводит.
— Пир во время чумы, — сказал Костя.
— Трепло ты. И чего меня к тебе тянет, какая нечистая сила? — Люся вдруг прислонилась к нему и замерла.
— Ну ладно, ладно, нежности, — пробурчал Костя. — Пойдем.
Он мягко отстранил ее от себя, поднял со скамейки, взял под руку и повел на улицу.
У решетки скверика они расстались, договорившись о встрече.
Костя заспешил не на завод, а домой. Черт с ней, с практикой. Отбрешется как-нибудь! Не впервой. Вот где денег раздобыть? Придется «толкнуть» кое-что из запаса. Только кому? Вечером сделать деньги — плевое дело. Вечером открыт клуб, филателистов развелось — навалом. Кому ж толкнуть марки?
Костя стал вспоминать знакомых филателистов. Одни неохотно расставались с деньгами, предпочитали менять. Другие любили приобретать марки по случаю, подешевле, а то покупать разрозненные коллекции оптом у неискушенных людей. На этом можно неплохо заработать. Костя сам предпочитает разрозненные коллекции. Честный барыш. Третьи вечно не при деньгах, а черт его знает, сколько надо Люсе? Не спросил.
Костя вздохнул. А не добудешь денег, еще Люська, чего доброго, к отцу припрется! Вот будет веселенькая заваруха! Костя представил себе, как приходит Люся к ним домой и говорит: «У меня с вашим сыном будет ребенок». Глаза у отца остекленеют, жилы на висках и на лбу вздуются. Интересно, что он скажет? Найдет, верно, какие-нибудь «правильные» слова. Мать, конечно, плакать примется. И дрожать будет, словно в лихорадке. А потом ляжет с мокрым полотенцем на голове и будет пить лекарства. По квартире поползет запах мяты и валерьянки. Мать — слабая. Жалеть будет его, Костю. А ему всегда жаль мать. Другой бы раз и огрызнулся, а сдержишься. Из-за нее. Расстраивать не хочется. И так в год, считай, месяца три-четыре в больницах отлеживается.