Но и работать дальше в этой школе будет трудно. Надо просить перевода в другую. А тут пусть Фаина Васильевна играет с детьми во взрослых. Пусть нянчится с этими любовями и прочей мерихлюндией. Время покажет, кто из них прав. Время покажет.
Ныло сердце, то ли от усталости, то ли оттого, что не поняли его, и вот идет он один, чужой всем этим педагогическим хлюпикам. И обидно, что не нашлось ни одного человека, который бы понял его. Разве что Александр Афанасьевич. Но тот уже на пенсии — и от него мало пользы.
Дома тесть сидел на кухне с Костей и какой-то миловидной девушкой. Где-то он ее видел? Кажется, да, а может быть, и нет. Таких миленьких лиц много.
— Ну, Петруха, — сказал старик развязно. — Радость у нас. Костик женился.
«Опять он называет меня Петрухой», — сердито подумал Петр Анисимович и, поведя плечами, направился к двери, и только тут до него дошел смысл сказанного стариком. Он остановился, повернулся всем корпусом к тестю:
— Вы что-то сказали?
— Костя, говорю, женился, — повторил тесть.
— Какие у вас дурацкие шутки, папаша.
— Он не шутит, папа. Вот Люся, моя жена.
Петр Анисимович провел рукой по лбу и, ничего не сказав, вышел.
Когда Фаина Васильевна пришла в школу, ребята встретили ее радостно, а она шла по коридору все такая же строгая, в глухом черном платье, только была чуть бледнее, чем обычно.
На большой перемене она зашла в девятый «в».
— Ну, вояки? Отличились, нечего сказать! Взрослые люди! Какую же экзекуцию применить к вам? Или вы считаете, что все ваши художества за время моей болезни могут остаться безнаказанными?
Ребята почему-то улыбались.
— А усилитель мы починили, — сказал Плюха.
— Да? — насмешливо переспросила Фаина Васильевна. — А я собралась уже мастера вызывать из ателье.
— Фаина Васильевна, — сказал Лева. — Мы боролись за справедливость, как умели. Может быть, и не так, не теми методами. Что ж, мы люди, а людям свойственно ошибаться.
— И исправлять свои ошибки, — добавил Виктор.
— Так-так, Шагалов. Ну что ж, будем исправлять ваши ошибки вместе. Скажите честно, Иван Иванович в этом был замешан? — Она кивнула на скелет.
— Был, — ответила Лена Колесникова.
— Я так и предполагала. Так вот, друзья, сделаем так. Пусть Иван Иванович отдувается за всех. Передадим его в кабинет биологии. Кстати, он там нужнее.
Ребята молчали, а Фаина Васильевна кивнула и ушла.
— Эх, — вздохнул Плюха. — Жалко Ивана Ивановича. Хороший был человек, хоть и не подсказывал…
— Предлагаю сделать так: Ивана Ивановича отнести в кабинет биологии самим. И без лишнего шума, — сказала Лена Колесникова.
Кое-кто стал возражать.
— Ставлю на голосование. Кто «за»? Кто «против»? Иван Иванович?
Иван Иванович безмолвствовал.
— Закон скелета! — сказала Лена, поднимая большой палец.
— Закон, — дружно ответил класс.
— Да и не в скелете дело, — сказал Лева. — Скелет уйдет — закон останется. Нас сколько? Двадцать девять? Вот и будет закон тридцатого: один за всех и все за одного!
— Точно! — воскликнул Плюха и так стукнул кулаком по парте, что она крякнула.
Ивана Ивановича взяли на руки и понесли головой вперед, как три года назад.
Только Виктор и Оленька чуть отстали.
— Замечательные у нас ребята! — сказала Оленька.
— Девятый «в»! — сказал Виктор, и прозвучало так, будто он говорил о президиуме Академии наук или об отряде космонавтов.
Люська
Часть первая. Конец
Шуршала сухая листва: «Шу-шшу-шшшу…» Золото накалывалось на тоненькие красные каблучки Люськиных туфель, надетых по случаю вызова в райком комсомола. Золото слетало с кленов и лип, с тополей и берез, покачиваясь и кувыркаясь, падало и устилало дорожку, по которой шагала Люська. И солнце ткало свои тонкие узоры для Люськи, и деревья протягивали ей свои могучие руки, чтобы она могла опереться на них, чтобы не споткнулась ненароком.
Ой, плохо вы знаете Люську, деревья!
Вот каблучки сломать может. С непривычки. Потому что надевает эти туфельки на шпильках третий раз в жизни.
Впервые она надела их на выпускной вечер. На ней было белое платье с пышной, колоколом, юбкой и красивым вырезом и вот эти самые новенькие туфли. И платье и туфли шли к ней. Она чувствовала себя необыкновенно легкой, будто кто-то приподнял ее — и вот не стучат каблучки по паркету, идешь, не касаясь пола.
И мальчишки охотно танцевали с ней. Только Макар ни разу. Сидел как сыч в углу. А когда она подбежала к нему пригласить на «дамский» вальс, он посмотрел на нее удивленно и испуганно: «У меня мозоли». Она чуть не заплакала от стыда и обиды. Но сдержалась и, набравшись смелости, под горячую руку пригласила Аркадия Самойловича. Старый строгий директор шевельнул мохнатыми, столько лет наводившими страх на ребят бровями и, легонько обхватив Люськину тоненькую талию, закружился в неторопливом вальсе. Когда музыка остановилась, Аркадий Самойлович галантно поклонился и, предложив Люське руку, проводил ее к стулу.