— Очень ты все хорошо сказала, Люся! — Маруся утерла пот со лба. — Я даже о себе поняла по-другому.
После собрания Люська подошла к Мише.
— Здравствуй, Миша!
— Здравствуй!
— Ты что ж не заходишь?
— Работы много. — Он покраснел, обернулся к ребятам. Сказал преувеличенно громко: — Кабальерос, проводим Телегину и ее свиту!
Ребята зашумели.
Из клуба вышли гурьбой. В воздухе покачивались крупные снежинки, роем кружились в свете фонарей, и на тротуаре дрожали их легкие тени.
— Пропустим ребят, — не то вопросительно, не то с просьбой сказала Люська, трогая Мишу за рукав.
Миша покорно остановился. Когда отстали от всех, Люська спросила:
— Ты что ж, больше не хочешь дружить, да?
Миша не знал, как с ней разговаривать. То она взрослый человек, то девчонка. Вот сейчас. Разве можно ее обидеть, такую ласковую, доверчивую? И разве она виновата, что у нее уже есть «главный друг»?..
— Да нет, Люся. Почему не хочу? Хочу, — ответил он нерешительно.
До самой остановки шли молча. Неожиданно Люська вскочила в подошедший трамвай и помахала рукой.
И Мише вдруг показалось, что она насовсем уходит от него. И ощущение это было таким острым, что он крикнул:
— Люся!..
Даже побежал за трамваем. Но остановился, постоял немного и неторопливо пошел по улице, следя, как удлиняется и тает на снегу его тень.
Дядю Васю приняли на работу. Когда-то он уже работал в этом магазине, но его уволили за пьянство. Сейчас, когда его вновь принимали, директор прямо спросил:
— Пить будете?
— Ни за какие коврижки! — бодро ответил дядя Вася. Но, будучи человеком справедливым и честным, добавил: — Разве только самую малость… По праздникам… Или с горя какого… Я ведь так просто не пью, не алкоголик. И на чужие не пью. Только если уж поднесут уважительно… Вы не думайте, товарищ директор, что меня за пьянку… Меня исключительно за самокритику. Потому, как не могу терпеть несправедливости. Особенно если, скажем, человека обижают.
— Что-то вы много говорите. — Степан Емельянович, прищурившись, посмотрел на дядю Васю.
— Так уж больно хорошо слушаете, — простодушно ответил дядя Вася.
— Ладно. Но предупреждаю: правду выслушаю, а выпьете — не выгоню. Не-ет! Привыкли, что вас отовсюду выгоняют, вот и распустились. А ведь приличный вроде человек. Напротив, посажу в подвальную кладовую на двадцать четыре часа. К мышам. И кошки не дам. Справляйтесь сами.
— Слушаюсь! — по-солдатски ответил дядя Вася.
Степан Емельянович написал на его заявлении: «Зачислить подсобным рабочим».
— А вы это, извиняюсь, в самом деле сказали, что приличный? Или для комплименту?
— В самом деле.
Дядя Вася застегнул пуговицу на рубашке.
— Тогда — все! Тогда располагайте! — Он вежливо откашлялся в кулак и ушел.
Несколько дней он работал с веселой удалью, распоряжаясь всем и вся, всюду поспевая. Он с первой минуты заявил:
— Вот что, бабонька, навертелась здесь — будет! Мужское это дело — мешки да ящики. Я лично самим товарищем директором назначен сюда главным!
Оня спорить не стала, махнула рукой.
Удивительная была у него хватка в работе. Вроде бы и не зовут, а он тут как тут. На совесть работал. Уж Алексей Павлович, старший мясник, человек очень самостоятельный, а и то не перечил дяде Васе, если тот совет давал. Видел: человек от сердца говорит.
И вдруг пропал после обеда дядя Вася. Исчез. Машина пришла с молокозавода. Оня с шофером стали разгружать. Степан Емельянович помогать вышел.
Часа через два явился дядя Вася. Пришел, пошатываясь, спотыкаясь о собственные ноги. Глаза красные, слезятся, лицо малиновое. Открыл дверь директорского кабинета, затянул:
— Вы в каком виде, Иванов? Ушли самовольно с работы, напились, как… как я не знаю кто!
— Напился… Да… — Дядя Вася ухватился за косяк, чтобы не упасть.
— Та-а-ак… Лучший рабочий магазина!
— Ты меня не заводи. Я и так заведенный.
— Вижу.
— Лучший рабочий, а его — в шею!
— Что это ты мелешь, Иванов? А ну-ка зайди.
— Я зайду… Ты, брат, у меня тридцать первый директор. Вот, думаю: этот — мой директор. В справедливости. А твоя справедливость — сон один. На пару дней взял?
— Не городи глупостей, Иванов.
— Валяй, валяй… Увольняй!.. Тридцать первый директор… Я, брат, все знаю… От меня муха не пролетит. Мне люди все скажут, всю правду…