— Это в каком смысле? Покупателю недовесить? Вот вы пойдете своей жене ситец на платье покупать, а вам вместо четырех метров три с половиной натянут.
— На гнилье списанном натянете, — осклабился шофер.
— А у нас, — сказала Люська ехидно, — нынче не модно товар гноить. Взвешивайте!
Не хватило трех килограммов.
— Составим акт и пометим в накладной, — сердито сказала Люська.
— Это из-за трех-то килограммов! — кипятился шофер. — Бумага дороже стоит.
Но Люська даже не взглянула на него. Акт был составлен. В накладной сделана пометка. Пока грузили машину тарой, шофер недовольно бурчал:
— Ей-богу, вам скоро товар перестанут давать. Такие придирки.
— Не перестанут, — вступился Степан Емельянович. — Товар государству принадлежит, оно им и распоряжается. А кому не нравится, кто темнить собрался, того мы — за ушко да на солнышко!
— Ба, да никак сам директор на разгрузке! А где же рабочие?
Никто не заметил, как во дворе появился Епишев.
— Здравствуйте, товарищ Епишев!
— Здравствуйте! Так где же ваши рабочие?
Степан Емельянович переглянулся с Люськой, ответил неопределенно:
— Скоро будут.
Епишев усмехнулся.
— Ну-ка, покажите мне ваши подвалы.
Степан Емельянович и Люська снова переглянулись.
— Ясно. Людмила Афанасьевна, отправьте машину.
Епишев вслед за ним спустился вниз на несколько ступенек. Степан Емельянович медленно открывал контрольный замок. По лицу его блуждала улыбка, он гнал ее. Скрипнула дверь. В подвале горела тусклая лампочка. В углу были аккуратно сложены рогожные мешки с компотом, у стены — штабеля ящиков с посудой и еще всякая тара. На тщательно подметенном полу посередине подвала стояли приставленные один к одному четыре ящика. На них в позе Клеопатры, облокотившись на локоть, возлежал дядя Вася, Он посмотрел на вошедших и встал.
Епишев сделал удивленный вид.
— Что он тут делает?
— Мышей ловит, — ответил Степан Емельянович.
— Я серьезно спрашиваю.
— А вы у него спросите.
— Вы что тут делаете? — повернулся Епишев к дяде Васе.
— Отсиживаю двадцать четыре часа… Напился…
Епишев рассердился.
— Значит, это правда, что вы в магазине солдатчину вводите?
— Ну зачем же так резко? Вас не совсем точно информировали. А с товарищем Ивановым у нас абсолютно джентльменский договор. Если напьется — в подвал на двадцать четыре часа. Надеюсь, что больше не придется сидеть.
— Но вы не имеете права! Вот он пожалуется…
— Ну что ж, вольному воля…
— Спасенному рай, — добавил дядя Вася еще не совсем устойчивым голосом. — Я кассационную жалобу подавать не буду.
— Идите наверх. Мы еще поговорим, — все так же сердито сказал Епишев.
— А сколько сейчас?
— Около одиннадцати.
— Не могу, — дядя Вася вздохнул горестно. — Срок не вышел.
— Да вы что, ненормальные? — вскипел Епишев.
— Срок не вышел, — твердо сказал дядя Вася. — У нас все по-честному.
Епишев повернулся и деревянной походкой вышел из подвала. Степан Емельянович молча последовал за ним.
Ни на кого не глядя, Епишев прошел через подсобное помещение прямо в директорский кабинет, сел в жесткое кресло.
— Черт знает что такое! Послушайте, Степан Емельянович, вы хоть понимаете, что это ни в какие рамки не влезает?
— А что ж мне прикажете делать? В милицию его отправить, в вытрезвитель? Он отличный работник, хотя и со слабостями человек. И вот над ним нехорошо подшутили, обидели. Понимаете? Я доказал ему, что не я и не коллектив его обидел. А за неверие в нас и чтобы протрезвился, послал в подвал.
— Кто же его обидел?
— Да полагаю, что тот же, кто успел и вам сообщить, что я ввожу солдатчину и превышаю власть.
Епишев побарабанил пальцами по столу.
— Но вы в мое положение войдите. Должен я как-то реагировать на сигнал.
— Это уж ваше дело. Вы начальство.
— Делаю вам устное замечание, — примирительно сказал Епишев и вдруг рассмеялся. — Ну, а Иванова-то, Степан Емельянович, может, амнистируете в честь, так сказать, прибытия начальства?
Степан Емельянович тоже засмеялся, приоткрыл дверь.
— Анисья Максимовна, позовите, пожалуйста, дядю Васю ко мне. Он в подвале.
— Знаю, — весело откликнулся Онин бас.
Дядю Васю ждали молча. Когда он пришел, Степан Емельянович подчеркнуто официально, но и не без иронии сообщил:
— По случаю прибытия к нам в магазин большого начальства, товарища Епишева, объявляю вам амнистию.