Двое из этих троих, шагающих по бокам, действительно свистели в свистки, вставленные в короткие кожистые, наподобие черепашьих, крючковатые клювы. А потом к этим трем подоспели еще пять пернатиков, уже в настоящих хламидах, не оформленных снизу в штаны. Эти крутили на довольно толстых лесах, видимо сделанных из кишок, какие-то барабанчики, издающие очень низкий, тоже на пределе Ростикова слуха, гул.
Эта компания придвинулась к Росту на расстояние шагов десяти и застыла. Стало ясно, что первую удачу Ростик уже заработал – его не убили сразу же. Теперь был его ход.
Он сделал несколько шагов вперед, повернулся к пернатикам боком, показал свою дощечку и принялся рисовать. Первым делом в увеличенном размере, почти на всю свою дощечку он нарисовал руку, держащую обыкновенные равноплечные весы, наподобие тех, какие греки изображали в руке Фемиды. На одной чаше как груз он нарисовал себя, разумеется, в упрощенной, но вполне доступной для понимания манере. А на второй, чуть не лопнув от стараний, изобразил город пернатых в том виде, каким он представлялся сверху, с толпами самих бегимлеси, их домами-гнездами, переходами и даже мастерскими.
Рисунок этот был очень сложным, Ростик даже слегка исказил его, и ему пришлось перерисовывать ту часть, где он вздумал изобразить склады. Но потом он вдруг почувствовал, что кто-то касается его руки. Он поднял голову – высокий, очень спокойный, на Ростиков взгляд даже равнодушный, пернатик просил его повернуть рисунок к ним. Что и было исполнено. Сероштанные долго изучали изображение, некоторые из наиболее украшенных воинов тоже подошли поближе и тоже стали, удивленно двигая головами, рассматривать Ростиково сообщение.
Наконец они поняли. Воины зашипели, кто-то даже попытался ткнуть в сторону Роста копьем, причем совсем не шуточным образом. Но серые жрецы – или кем они тут являлись – довольно однозначно остановили вояк. Они умели думать более концептуально. Наконец один из жрецов, который не свистел в свисток и не крутил барабан, что-то проговорил высоким, очень смешным клекотом. Ростик покачал головой и попытался сунуть ему вторую такую же дощечку, но тот сделал несколько довольно энергичных жестов руками, и тогда Рост понял, что следует продолжать.
Он перевернул дощечку, на ее обратной стороне тоже был ровным слоем нанесен пластилин, и продолжил. Сначала нарисовал параболическое зеркало, потом в очень упрощенном виде установку, посредством которой пернатики их отливали, а потом под этим изображением нарисовал большой круг. Некоторое время он не знал, как изображать то, что следовало сказать. Но потом все-таки придумал.
Разбил этот круг на четыре части и по внешней стороне круга пустил четыре картинки. На одной показал, как расцветает цветок и дерево. На следующей – как стоят травы и некая сущность, отдаленно напоминающая пернатика, но и человека, скашивает эти травы. Около следующей дуги изобразил, как с неба на подобия человеческих строений сыплется дождь, и, наконец, в четвертом секторе показал те же строения, засыпанные снегом. Снег у Ростика не очень получился, он остался слишком похож на дождь из предыдущего времени года, но это было уже и не важно. Кажется, пернатики поняли его. Они рассмотрели его рисунки, а потом вдруг один из свистунов присел, словно обозначая согласие.
Было приятно, что его поняли. А вот дальнейшее объяснение не могло быть приятным. И для Роста тоже.
Он стер – или “замял” – изображение на пластилине в верхней части доски и изобразил параболические зеркала, которые люди грузят на транспортный гравилет, точь-в-точъ похожий на тот, в котором чуть сзади всей этой живописной группы висел Казаринов.
Потом, подумав, разделил весь круг, до этого разбитый на четыре части, на двенадцать дуг, попросту обозначив в каждом из секторов три кусочка, и от каждого из этих кусков отвел специальную черту, на конце которой показал те же зеркала, но уже в уменьшенном виде.
Один из жрецов-свистунов, не тот, что приседал, повернул к себе Ростиково творение, потом, тыкая мощным указательным пальцем в каждое из изображенных зеркал, пересчитал их. Ростик считал с ним вместе, получилось, что он не ошибся, зеркал было десять. Потом, понимая, что душа пернатиков наполняется гневом или отчаянием, он принялся рисовать те же десять зеркал против каждого из полученных месяцев. То есть за каждый из четырех сезонов Ростик требовал выдавать человечеству тридцать настоящих, без всяких дураков, параболических зеркал.
Конечно, он не нарисовал и второго десятка, как над толпой пернатых вояк пронесся вой. Кто-то выбил у Ростика из рук доску, еще кто-то свалил его на песок одним молодецким ударом... Как вдруг с неба, подобно знаку Зевса-громовержца, ударила молния. Ее сила была ошеломительна. Рост, который последние дни только и делал, что палил из этих пушек, равно как и получал ответные удары, и тот был слегка оглушен этой энергией. От нее пахло озоном и смертью, она заставила расплавиться песок в том месте, куда ударила, и даже на расстоянии дохнула таким жаром, что некоторые из вояк отшатнулись.
Ростика оставили в покое. Он поднялся, отряхнулся и поднял свою доску. С той стороны, где был изображен уравновешенный баланс, на пластилин, размякший на жаре, прилипло довольно много песка, и он не хотел легко стираться. Но Ростик и не стал этого делать – не до того было. Он сдул песчинки, которые сдулись, а потом двумя руками поднял доску над собой, показывая, что случится, если эти вояки не будут себя сдерживать. Или если хотя бы один не удержит себя в руках. Или если все остальные из их банды такого вот ретивого не удержат.
Жрец, который не свистел, повернулся к своим хламидникам и стал очень негромко, очень быстро клекотать. Рост прислушался. В этой речи, казалось, не могло быть ни отдельных слов, ни сколько-нибудь осмысленных звуков. Но все-таки это была речь. Потому что остальные его понимали. Некоторые отвечали, некоторые – это было заметно по горячности выражений – протестовали. Но медленно, почти незаметно их головы склонились. Наконец почти все как один присели в местном знаке согласия.
Тогда, игнорируя прокатившийся по солдатам стон разочарования, главный жрец подошел к Ростику, перевернул его дощечку на ту сторону, где был изображен круг, довольно уверенно взял из пальцев Ростика стило, которое оказалось зажато этими самыми пальцами совершенно рефлекторно, как соломинка в руках утопающего, и нарисовал против каждого из обозначенных месяцев черточки. Против зимних месяцев жрец провел по три черточки, против весенних и осенних – по пять. Лишь против летних оставил по десять, подтвердив их своими, более глубокими и длинными, линиями.
Рост покачал головой, вытащил из нагрудного кармана гимнастерки другое стило, добавил к изображениям жреца по две черточки против осенних и весенних месяцев, а против зимних твердо, как мог, провел по пять черточек.
Теперь пришла пора переживать пернатому. Он качнулся вбок, словно на миг вздумал изображать Пизанскую башню, и снова принялся стирать Ростиковы линии. Но теперь Рост был непреклонен. Он понимал, что уже и за сделанную скидку Председатель вполне может отстранить его от дальнейших переговоров, поэтому не собирался уступать.
Пернатые посовещались, потом призвали каким-то образом летунов в доспехах с вмонтированными в них пушками, мигом появившихся в воздухе и наполнивших пространство над переговорщиками хлопаньем крыльев, криками летающих страусов, дикими воплями команд, которые испускали некоторые из пехотинцев, видимо, в знак поддержки... Но на Роста это не произвело никакого впечатления. Он просто поднял руки, и тотчас на него и на пернатиков упали две тени. Они показались сначала не очень большими, но по мере снижения этих теней все ощутили действие антигравитационных волн, вызывающих явственное впечатление стекающей вниз крови и боль, возникающую во всем теле.