Конечно, охрана “времянок” тоже была морокой, и немалой, но для Ростика, одно время обеспечивавшего охрану фермеров, “разогнанных” на десятки километров, да еще и без антигравов, эти хлопоты не казались слишком утомительными – бывало и похуже.
Так они и жили – мобильные лагеря под командованием неизменного Наума Акимыча, который со своими девицами и пацанами “сушил” бумажные листы, где-то в таких же “времянках” работали спиртовики и давильщики масла, крепость медленно, но все-таки подрастала, обещая превратиться к зиме в настоящее фортификационное сооружение, позволяющее контролировать практически всю границу по Цветной реке. Кстати, строителям довольно быстро прислали командира, того самого плешивого бригадира, который перестраивал Ростиков дом по предложению шира Марамода и который, получив повышение, предложил всем величать его уже “прорабом”. В действительности же звали его Иван Василич Козелков. Фамилия была, следует честно признать, “говорящая” и мигом объяснившая тягу этого немолодого уже человека определять себя через профессию. Впрочем, и к этому прозвищу довольно скоро все привыкли, а со временем оно показалось даже разумным.
Одно время Ростику доставалось из-за спиртогонных устройств, которые по понятным причинам обслуживались одними женщинами и примерно по тем же причинам с трудом контролировались любой охраной. Но когда трех самых пропащих забулдыг отправили в город, составив довольно резкую бумагу с объяснениями причин, и это дело пошло на лад. Конечно, приходилось, что называется, держать ушки на макушке, но уже не очень, война с алкогольным производством стала не безнадежной. К тому же теперь, когда источник практически бесплатного тепла можно было найти и в Боловске, а траву и гнилую картошку из самодельных буртов там даже проще было подвозить к одному месту, у Ростика обещали “забрать” это производство, к его немалому облегчению.
В общем, жизнь установилась крепко. И даже с известным комфортом... Если бы вдруг не пришел приказ очистить от пернатых степи за Цветной. Причем теми силами, которые имелись у Ростика. Приказ был глупым даже по форме – Рост насчитал в нем более десятка грамматических ошибок – и представлялся практически невыполнимым, потому что охотиться за небольшими отрядами пернатых тремя лодками на этих территориях было едва ли возможно.
Рост попробовал было наладить связь с Боловском, с просьбой объяснить это распоряжение, обещающее неизбежное нарушение статус-кво, только-только сложившегося на границе, но... То ли его не поняли, то ли попросту не захотели отвечать. Кажется, впервые Ростик заподозрил именно такую манеру обращаться с выставленными на периферию отрядами.
Обдумывая, во что это может вылиться, Ростик пожаловался Киму:
– Слушай, а может, самому смотаться в город?
– Смотайся, – согласился Ким легко. – Отчего же не смотаться?
– Нет, ты все-таки как думаешь – стоит или не очень?
– Если хочешь получить лишний раз по шее, то еще как стоит. Например, еще раз выслушивая, что, мол, приказы всегда необходимо выполнять.
Подсказка была первый сорт. Ростик подумал и решил для пробы полетать над восточными степями. Тем более ему и самому хотелось выяснить, почему там все время горит трава, а по эту сторону реки – очень редко.
И тогда выяснилось, что восточные степи вовсе не оставлены пернатыми без внимания. Скорее наоборот, они оказались напичканы быстрыми и хорошо подготовленными стрелками, располагающими отнюдь не легкими, “трехкопеечными” ружьями, а вполне достойными “двадцатыми” пушечками, и отыскать их среди травы, в специально вырытых ячейках, искусно спрятанных в неровностях местности, оказалось невозможно.
Ростик даже поразился – как же безопасно работали на своей территории практически безоружные люди и насколько трудными должны были стать любые попытки проникновения за реку. А спустя несколько дней до него дошло – пернатые согласились с установленным порядком вещей. Право людей находиться в этих степях, трудиться и получать тут какие-то продукты представлялось им разумным. И они понимали, что их переход на левый берег Цветной, на западную сторону, по сути, новое вторжение, может вылиться в противодействие уже не только самой армии. С той силой, которой теперь располагали люди, вполне логичным было бы “наказать” агрессора, устроив налет на ближайшие к этим степям гнездовья пернатых.
Но это вовсе не значило, что они отказывались от защиты своего берега реки, тем более выступая не против бронированных черных треугольных чудовищ, а вполне уязвимых, по сути разведывательных лодок. В этом заключался принятый в Полдневье способ доведения до соседа своих претензий – не борьбой до победного конца, при которой растрачивались немыслимые материальные и жизненные ресурсы, а обозначением естественного положения вещей.
Осознав это, Ростик все-таки не выдержал и слетал в Боловск. И ничего не услышал в ответ на свои соображения, кроме нотаций. Председатель его, конечно, не принял. Каратаев прочитал бессмысленную лекцию о том, что новые территории им будут необходимы в любом случае, а потому их нужно уже сейчас завоевывать, а Мурат Сапаров, тот самый паренек, который поцапался с Ростиком в первую же встречу и который, как оказалось, уже получил старлейские погоны за проявленный “героизм” при аресте экипажей мелких лодочек, вовсе предложил ему:
– Да ты не волнуйся, Гринев. Ты подбери себе толкового заместителя и сразу прыгнешь в дамки.
Ростик удивился, он никогда не думал о службе как о возможности куда-то прыгать, поэтому неудачно пошутил:
– Вообще-то о том, чтобы прыгать в дамки, обычно мечтают девочки. Впервые вижу, чтобы в этом заключалась цель офицера.
Мурат побагровел, а когда понял, что, собственно, высказал Ростик, стал белым как бумага. И Ростик осознал, что нажил себе врага. Причем врага более опасного, чем Каратаев.
В общем, поездка не получилась. Приказ ему не отменили, летать и завоевывать новые степи приказали в более весомой форме, а выслушивать его сентенции про мир с пернатыми, чтобы не лишиться поставок зеркал и не отвлекать людей на защиту восточной границы, никто не захотел. Вернувшись на Бумажный, Ростик вызвал к себе Кима и Еву и приказал:
– Полеты на ту сторону реки отменяю. А вот красивые доклады писать придется. Не думал, что на старости лет превращусь в лгуна.
Но начальство в городе оказалось не глупее Ростика. И трех дней не прошло, как на Бумажный на одном из бензовозов, который теперь имело смысл переименовать в “спиртовозы”, приехал Сапаров. У него была какая-то бумажка от Каратаева, где тот требовал, чтобы новоиспеченного старлея брали башенным стрелком в разведывательные полеты на восток. Рост прочитал ее, понял, что войну с бюрократами скорее всего проиграл, и отослал мальчишку назад, на том же самом бензовозе.
А через день на Влажный на новом бензовозе явился уже сам Каратаев, разумеется, с Герундием и тем же самым Сатаровым. При них была весьма суровая бумага, где Председатель за своей подписью и вполне бухгалтерской, лиловой печатью приказывал Ростику передать дела новому коменданту Бумажного Каратаеву и поступить под его командование, приняв на себя функции пилота разведывательного гравилета. В бумаге так и было – “разведывательного”, словно слово “обреченного” чинушам в Боловске было незнакомо.
Делать нечего, пришлось подчиниться. И уже через пару дней стало ясно, что активные действия на востоке приведут к новым, весьма значительным жертвам. Первым лишился своего помощника Ким. С этим волосатиком он летал почти месяц, научил если не маневрировать, то довольно уверенно держать курс, и вот... лишился его, получив спаренный, из трех, а то и больше, стволов залп почти в упор, с расстояния в пятьдесят метров из густой травы, растущей на склоне небольшого овражка.
Когда Ким прошелся над этим местом, поливая его из всех орудий, он уже знал, что ничего это не даст. Вечером он описал это Ростику и Еве весьма красочно: