Ростик пожалел, что позволил налить себе вторую кружку чаю. Такой чай нельзя было выливать, его теперь следовало допивать. Поэтому, прихлебывая, он попробовал еще раз:
— Они ошибаются не просто так, отец Петр. Они приведут нас к катастрофе, я это знаю, я это чувствую.
— Да, я слышал, вам что-то открывается. — По лицу отца Петра скользнуло выражение почти детского интереса. — Впрочем, не будем об этом. Лучше я вам вот что скажу, Гринев. — Отец Петр помолчал, потом начал совсем по-другому, чем говорил еще мгновение назад, — не мягко и сдержанно, а убежденно, напористо и очень уверенно:
— Люди, сидящие в Белом доме и управляющие нами, отнюдь не такие простачки, как вы, кажется, думаете. Отставить их от власти теперь будет не просто, они крепко взяли ее в руки. Они понимают, что главную силу в городе сейчас представляют воины, вроде вас. И они следят почти за каждым, кто имеет значение чуть больше, чем командир, ну, скажем, сотни солдат. И делают выводы.
— Да, — решил Ростик, — пожалуй, если мы, вояки, объединимся, мы можем быть силой. Но слежка, выводы, как вы говорите… Зачем?
— Следят по служебной, официальной части, а не на улице, — хмыкнул отец Петр и допил свой чай. — Вот вы не обратили внимания, как чествовали героев, отстоявших Боловск в сражении на Бумажном холме, и как бы «не заметили» тех, кто отвел не менее, а может быть, более серьезную угрозу в виде черных треугольников и вообще пурпурных?
— А ведь и правда, — удивился Рост. — После битвы на Бумажном я еще обижался, что меня как бы не наградили, а после сражений с треугольниками…
— Об этом я и говорю, — подтвердил отец Петр. — Они сделали вывод, что предоставлять воинам слишком явные знаки внимания — означает усиливать их, а это опасно. И предпочли после последней войны вообще никого не чествовать. Тем более что Божьей волей отражение этой угрозы произошло силами очень малой группы людей. Сколько вас было — человек тридцать или, может быть, пятьдесят?
— С теми, кто погиб, — внезапно охрипшим голосом ответил Ростик, — ближе к ста. И еще десятка три волосатиков.
— Ну, они считают только живых, — сказал отец Петр, и сразу стало ясно, что он-то считает и павших. — А бакумуры для них и вовсе… Или, например, такой ход. Вы не заметили, как много в последнее время появилось офицеров, которые носят куда более высокий чин, чем вы, ни разу не побывав в бою? Это делается, во-первых, чтобы размыть костяк боевых офицеров, а во-вторых, чтобы их формально всегда можно было переподчинить тем, кто верен, кто будет сохранять лояльность, потому что не способен не то что протестовать, но даже не понимает, зачем нужно протестовать.
— Согласен, — кивнул Ростик. Сейчас, по мере того, как отец Петр все этого говорил, он начинал понимать, против какой силы ему придется выступить.
— Или вот еще. Вы не замечаете, Гринев, что тот, кто имеет склонность к самостоятельности, почему-то всегда оказывается на периферии? Что этих людей почему-то всегда посылают в самые дальние гарнизоны, в самые медвежьи углы?
— Мне казалось, что несамостоятельные ребята в этих «медвежьих углах», как вы сказали, просто не справятся. Взять, к примеру, Одессу. Там оказались грамотные люди, они быстро поставили дело.
— Да, Одесса, — кивнул священник. — Мне представляется, там создана едва ли не альтернативная власть. В лице бывшего капитана безопасности… Как его зовут?
— Дондик, — подсказал Ростик.
— Да, там есть сложившийся костяк новой администрации. Те бюрократы, которые из боловского Белого дома пытаются внедриться туда, почему-то очень быстро возвращаются назад.
— Отец Петр, — Ростик позволил себе усмехнуться, — а вы не просто тут церковь себе восстанавливаете, вы следите за тем, что происходит, и весьма тщательно.
— Да, я не просто служу в храме, я слежу за тем, что происходит, — согласился отец Петр и стал подниматься со своего стула.
Рост тоже встал, они пошли к выходу.
— Если бы вы попросили моего совета, я бы вам, Гринев, посоветовал перебраться в Одессу, хотя бы на время. Там, как я понимаю, вам было бы легче служить.
— А если бы они меня сюда стали требовать?
— Я бы не заметил их. — Отец Петр снова очень хорошо, как-то внутренне, про себя улыбнулся. — И научился выставлять аргументы, опрокидывающие эти требования… Я вам это говорю, Гринев, потому что вы легко можете напортачить, выступив преждевременно, а не в нужный момент, когда действительно можно будет сменить руководство на более разумное. То есть не окажетесь способны протестовать. Понимаете, вы идете против системы, цельной, слитной, находящейся на пике могущества, а это… опасно.