— Не бойся, мне претит насилие. В этом смысле тебе нечего опасаться. Но… ты же понимаешь, что по меркам здешнего мира я мало что значу, и не смогу тебя защитить?
— Меня и так… любой может… хуже не будет.
Девчонка всхлипнула. И вот это уже оказалось выше моих сил. Женские слёзы — секретное и безотказное оружие, против которого у меня просто нет защиты. Ещё и вспомнилось тоскливое и с печатью отчаянья выражение на её лице, тогда, когда в первый раз увидел. Стало понятно — нет, не смогу отказать. Даже несмотря на не особо-то удачную первую попытку знакомства. И теперь это моя ноша, моя забота, моя головная боль…
— Не знаешь, который час?
— Что такое «чйас»?
— Ай, ладно, проехали. Говорю — долго ещё ночь будет? Ты же не ложилась, наверное.
— Да, посветлеет не скоро…
— Устала, небось? Спать хочешь?
— Ужасно.
— А поесть?
— Тоже.
— Тогда, иди сюда, садись… — зарывшись в мешок, нащупываю половинку уже зачерствевшего хлеба и кусок сыра. — Воды вот только нет, было козье молоко… Но я в темноте споткнулся и разлил. Ну чего, где ты там? Держи!
Чувствую движение воздуха и жар девичьего тела рядом. Протягиваю туда, в темноту, найденные припасы, и вскоре уже тихонько усмехаюсь про себя звукам, с которым бедняжка принимается спешно утрамбовывать всё это в себя. Впрочем, длится это недолго, очень скоро наступает осторожная, выжидающая тишина.
Я рискую, и всё же её нарушаю:
— Пока всё. Остальное завтра, на ночь вредно много. Толстая будешь. Давай спать, только предупреждаю — шкура у меня одна.
Довольно точно определяю местонахождение девушки, почти с первого раза нащупав ладонью её вмиг напрягшуюся спину.
— Да не боись. Я так смертельно устал, что мне сейчас уже ничего не надо, кроме как поспать. Совсем ничего.
Притянув её к себе, укладываю и укрываю шкурой, которой мне теперь чуть-чуть не хватает, чтобы закрыться целиком. К слову, про ничего не надо я слукавил, определённая часть тела считает иначе… Но я действительно слишком устал. Сам не замечаю, как засыпаю мёртвым сном.
Глава 12
Приятное пробуждение. Свежий лесной воздух снаружи, тепло и уют внутри. Мирно сопящая в объятиях красавица, во сне закинувшая ногу на моё бедро и пристроившая голову на плечо… Аж вставать не хочется. Разве только этот дурацкий ошейник впивается в кожу. А в разум — воспоминания о вчерашнем дне.
Надо вставать. Осторожно пытаюсь выскользунть наружу, но понимаю, что разбудил девушку. Та в первое мгновение смотрит испуганным зверьком, потом узнаёт. Не могу сдержать улыбки.
Девчонка просто чудо какая хорошенькая, и пусть кое в чём и отличается от моего внутреннего эталона женской красоты, но не сильно. Да и есть в этом какая-то особая прелесть, придающая индивидуальность, самобытность. Если бы только не все эти синяки! И даже не с эстетической точки зрения. Для меня они не столько портят красоту, хотя и это тоже, сколько заставляют вспомнить события, с которыми оказалось связано появление красавицы в моей жизни…
Нет, не думать об этом! Если бередить старые раны и нянчить неудачи, пусть и обернувшиеся трагедией, недолго умом тронуться. Так нельзя. Во всём, пусть даже в самом скверном, нужно видеть хорошее. Что случилось, то случилось, и ничего уже не изменить — только своё отношение. Если же принять все неприятности и лишения как данность, внезапно начинаешь радоваться любой мелочи…
Пытаюсь посмотреть на свою спутницу новым взглядом, будто нет ничего плохого, связанного с её появлением в моей жизни. И с некоторым беспокойством осознаю, что она может мне понравится. Резко встаю, ругнувшись про себя — только этого, блин, не хватало! Ещё и желудок напоминает о еде, а пересохший рот — о том, что неплохо было бы утолить ещё и жажду. Тянусь к горшку… И вспоминаю, что запасы козьего молока, на которые возлагал такие надежды, вчера оказались потеряны безвозвратно. Настроение портится, пусть немного, но всё же.
Роса намочила всё вокруг: и легкомысленно оставленный раскрытым мешок, и обувь, и шкуру — последнюю, к счастью, только снаружи. Поэтому, к козочкам иду босиком, наслаждаясь тем, как холодная трава щекочет ноги.
У четвероногих меня ожидает следующее разочарование: молока давать рогатые звери наотрез отказываются. Одна, потому что попросту оказалась никакой не козой, а козлом — и как только просмотрел? А вторая, видимо, слишком переволновалась. Что в таких ситуациях положено делать, и можно ли вообще как-то с этим совладать, понятия не имею, потому закрываю вопрос до лучших времён. Молча сворачиваю шкуру и сгребаю немудрёные пожитки, киваю спутнице, которая тоже примолкла и, насупившись, старается не смотреть на меня, и отправляюсь дальше.
Долго не везёт, множество заболоченных луж и бочажков мною бракуются, несмотря на жалобные взгляды спутницы. Удача улыбается, только когда Око поднимается уже совсем высоко, и его ласковые горячие лучи начинают нет-нет, да пробиваться сквозь пышные кроны деревьев. Я вдруг решаю спуститься в неприметную низину, и там, в глубине, обнаруживаю небольшой и радостно журчащий ручеёк. Наконец напиваемся всласть, и я умываюсь, стерев с лица следы засохшей крови — раны от плети уже давно затянулись. Там же, усевшись прямо на берегу, мы перекусываем.
Если до этого никакого желания говорить и вообще лишний раз открывать пересохший рот не возникало, то, удовлетворив по крайней мере пару базовых потребностей, я, преисполнившись внутренней благости, решаюсь завязать разговор.
— Слушай, красавица. Я тут подумал… А давай знакомиться, может?
— Ну попробуй… Красавчик, — она смешно улыбается уголком губ, и усаживается поудобнее, рассматривая меня, будто видит в первый раз.
— Как зовут-то тебя?
— Валерия! — с таким достоинством и серьёзностью, как она выговаривает это, наверное, королевы снисходят к своим низкорожденным подчинёным.