— Спасибо говорит. Спасибо, оно такое, в угол не поставишь… Вот, как сделаю тебя рабом, хе-хе-хе. Бирки-то нету!
— Чего нету?.. — меня как ледяной водой окатывает, а глаза сами собой начинают метаться, ища пути к спасению. Если честно, задаю вопрос на автомате, мозг уже занят совершенно другой задачей…
А дядька и не думает прерывать свою речь, такую же спокойную, будто не замечая, как я всполошился. Может — и правда, не замечая. Хорошо бы, если так…
Смысл того, что он говорит, до разума доходит не сразу, но слова всё же откладываются в памяти. Стараюсь успокоиться и вникнуть в суть. Надо попытаться понять, что случилось. И куда я попал. Это первоочередное сейчас.
— Бирки, говорю, нету! Имперской. У всех должна быть. Кто не гражданин, кого местные не могут опознать — особенно! А у тебя прямо на роже написано: варвар, как есть варвар. Самый настоящий! А раз варвар, значит, и бирка положена.
— Так есть она, наверное… Потерялась… — отвечаю невпопад, лишь бы что-то сказать. Ясное дело, что если и была она, вспомнить вряд ли получится. А вот заставить бородача выдать ещё немного такой необходимой сейчас информации, это очень нужно.
— Нетуть, нет её! Вообще нету! Нигде не видал, а я ж и по улице прошёлся, туда-сюда, хорошо смотрел. Тоже думал, обронил небось. Нельзя же так, посреди Империи, да без бирки… Ладно тебе, пострел, не трясись ты, аки заяц! Не буду рабом делать. Сам-то из вольноотпущенных. Свободу ценю. Но, всё равно… Ты уж прости, но должен будешь!
— Да не вопрос, дядь… — расслабиться не получается, если честно. Не очень-то доверяю теперь ему. Свалить бы под шумок… Но стараюсь делать вид, что всё в порядке. — Как вас звать-то?
— Гурт я. Кузнец тутошний, деревенский. А тебя как звать-величать? Чьих будешь?
— Я… Не помню.
— Как это, «не помню»?
— А вот так. Вообще не помню. Кто, откуда… Очнулся — бьют. Что раньше — без понятия. Не знаю, — врать смысла нет, говорю, как есть. Знал бы, что врать, может, и навешал бы лапши, а так — поймают ещё на какой мелочи. Да и смысл-то говорить неправду, когда даже сам не знаешь, чем сделаешь себе лучше, а чем только хуже?
Кузнец какое-то время молчит, переваривает сказанное. Потом, почесав густую бороду и смешно выпучив единственный глаз, задумчиво тянет:
— Да-а-а, дела-а-а… Не, ну слыхивал я, конечно, и такое бывает. Вон, у Белого, с соседской деревни. С телеги сверзился, головушкой буйной о камень приложился. Позабыл всё, напрочь, даже жену свою позабыл, ты подумай только! Опять полез к ней знакомиться, будто впервые увидал… И говорит ещё, ты послушай, всё так же и теми словами, как когда всамделишно, впервые, знакомился… Да ладно ты, не кручинься! Бывает, — Гурт по-своему истолковывает гримасу, непроизвольно возникшую на моём лице от такой безусловно интересной, обнадёживающей, и чрезвычайно актуальной сейчас истории. — Может, вернётся всё. Поживи тут пока, там и вспомнишь. Куда тебя такого пускать, ущербного… Но помогать будешь! А то ведь, страдал всё я, думал, ни детей, ни толкового кого, кого б в ученики можно взять, на хозяйстве чтоб подсобил. Местные, вона, все нос воротят. мол, чтоб у бывшего раба… Хотя как сделать что надо, тут же прибегают. Такие вот люди. Да и мне они самому, если честно, не очень. А тут — о как вышло! Как специально! Не иначе, сам Рогатый услышал, послал тебя!
Кузнец изображает странный жест — поднимает ладони к плечам, потом опускает вниз, очерчивая нечто вроде полукруга, складывает пальцы вместе в районе живота, и с лёгким поклоном опускает их ещё ниже. Никак не комментирую эту странную пантомиму, но в памяти на будущее — фиксирую.
— Да я сам собой появился, какие рогатые…
— А ну, не богохульствуй! Всё в руках Рогатого!
— Извини, Гурт, не со зла…
— Извинения твои, мне как волку овёс. Так чего? Будешь учеником? А то, смотри, могу и усыновить. Своих-то… Своих нету.
— Ну-у-у… Не знаю. Подумать надо.
— Ты ещё думаешь?! Да обычно родители умоляют, чтоб их чадо мастер взял! — голос моего благодетеля наполнен ни разу не наигранной обидой. — Денег предлагают, дочерей в жёны сватают!.. А ты ломаешься! Станешь учеником, бирку получишь! Особую. Мы, кузнецы, всегда в почёте. Или тебе то не нравится, что я рабом раньше был?..
На лице у мужика появляется такое свирепое выражение, что мне становится не на шутку страшно за себя. Спешу поправить положение:
— Что ты, что ты, Гурт, конечно же нет! Да для меня это наоборот, скорее, хорошо. Просто, как-то… Неожиданно, что ли? А я ещё и не помню ничего! Вдруг мне нельзя в кузнецы… По религиозным соображениям? — опять вижу, сказал не то. По лицу кузнеца пробегает очередная тень. — Нет-нет, я не отказываюсь! Но мне бы в себя прийти сначала, хоть что-то вспомнить. Может, невеста молодая дома ждёт? Плачет! И бежать скорей к ней надо, а то женихи набегут, уведут, что буду делать, как жить? Да ладно, ладно, помогать-то обязательно буду, не отказываюсь… Сколько нужно, столько и буду. Только, боюсь, не смогу пока, — рука, на которую опираюсь, подрагивает от напряжения. А я же всего-то сижу, облокотившись… Откидываюсь назад, сдавшись, и невольно скриплю зубами. Ох и не нравится всё это.
— Сейчас никто и не просит. Ты отлежись, и правда, для начала-то. Оклемайся. Кому хворый работник нужен?.. Но над предложением подумай. Хорошо подумай, крепко!
Ко мне, тем временем, опять подкатывает то уже знакомое премерзкое состояние, когда всё равно. Слушаю своё хриплое, натужное дыхание, сопение кузнеца, как скрипят полом его тяжкие шаги. И взгляд как-то сам собой сползает на нечто странное в углу, нагромождение необычных штуковин, которое приметил уже давно, но всё как-то не вглядывался.
На столике — статуэтка существа, вроде как человека, но с бычьей головой, весьма искусно выполненная. Злобные глазки, оскаленная пасть, мускулистое тело. Вялая тень понимания, будто рыбка меж пальцев, скользит мимо, но я успеваю ухватить её за хвост. Такую тварь я знаю, это минотавр!
Статуэтка изображает, как этот самый минотавр вонзает меч в лежащую у ног бесформенную тушу. Сзади ещё две картины, выполненные яркими, но какими-то однотонными, мрачными красками, будто засохшей кровью. На одной всё тот же рогатый душит льва, на другой — сидит на троне, а перед ним на коленях обнажённая женщина в цепях. Над всем этим, ещё выше, блестит позолотой, или чем-то таким, знак. Точь-в-точь как тот, который видел уже на воротах, когда валялся на улице: полукруг, с загнутыми вверх «рогами», и вертикальная чёрточка, растущая от самой нижней его точки, и одновременно середины, вниз и вверх. Перед всем этим расставлены свечи, какие-то мисочки, непонятные предметы. К полу свисают ожерелья с зубами, блестит металлом что-то…