Веда Майра не обманула: змеи не пугали, не тревожили девушку, сокрылись в норы. И она нарвала уже полмешка перемоги-травы, когда услышала конский топот и хотела бежать прочь, да не успела. Отряд солдат выехал на поляну.
Быстрые выносливые кони, кресты и серпы на алых щитах и плащах, чёрные мечи – слуги инквизиции Кроноса, воплощённый закон, холодные сердца, не ведающие милосердия к отступникам. Каждый год гонение на ведьм усиливалось, по всем площадям пылали костры, и надо же было оказаться Гаркане в месте ведьминских шабашей в полнолуние!
- Стой, женщина! – властно приказал предводитель отряда, на дыбы подняв коня и отрезав путь испуганной девушке. – Что ты делаешь в этом проклятом месте в глухую полночь? – он указал железным жезлом на её мешок. – Что там у тебя?
- Трава… - пролепетала Гаркана, - перемога.
- Ведьма собирала траву для своих зелий в проклятом месте, - удовлетворённо ухмыльнулся начальник, - схватить ведьму!
Она пустилась было бежать, но солдаты быстро нагнали, сбили с ног, связали спереди руки и забросили на спину коня.
- Возьмите ведьмин мешок, - велел главный, - это улика для суда Инквизиции.
- Пустите, неразумные! – кричала Гаркана. – Я не ведьма! Я лекарка! Моя деревня гибнет в моровом поветрии! Трава – это лекарство!
- Заткните ведьме рот! – потребовал начальник. – Дабы своими речами не ввела в заблуждение и не обольстила ваш разум!
Грубые руки запихали в рот Гаркане грязную тряпку, конь пошёл вскачь, она почувствовала тошноту, голова закружилась, и беспамятство овладело ею.
Худо было в пути бедняжке, полдня трясли на крупе коня, лишь единожды отвязали, да самый молоденький солдат, сжалившись над измученной пленницей, дал глотнуть воды. Но начальник отряда одёрнул его: « Не сметь потакать ведьминым хитростям! И умирающей прикинется, чтобы разжалобить! У ведьмы девять жизней, ей только костёр и страшен!»
И опять кинули поперёк седла, как мешок с просом, и опять пустили вскачь коня. К вечеру привезли полонянку в Кронийскую темницу, бросили в сырую камеру на кучу соломы, даже руки не развязали, но дали воды и хлеба, и оставили так под замком.
Гаркана была так измотана дорогой, что не смогла поесть, горло сжало, она попила воды, упала на солому и проспала до рассвета каменным сном.
Утренняя сырость наползла в темницу холодной змеёй, липкими поцелуями полезла под одежду, ознобом сотрясая тело. Пленница встала, потянулась. Тёплый шерстяной платок, накрест опоясывающий грудь и закрывающий плечи, не спасал от холода. Ломило руки, стянутые в запястьях жёсткими верёвками.
Гаркана вынула из-за пазухи вчерашний кусок хлеба и съела его, выпила воды и умылась. Тяжёлый дурманящий запах каких-то цветов она ощутила ещё вчера, едва переступила порог камеры, но сейчас он стал ещё сильнее и резче.
Гаркана встала на кучу прелой соломы, на которой спала; ухватилась связанными руками за камень стены, подтянулась на цыпочках к маленькому, забранному решёткой окну, чуть-чуть смогла заглянуть. Болотистая пустошь простиралась за тюремной башней, вся покрытая пурпурно-лиловым ковром – в разгаре было цветение багульника. Чужими, нелепыми казались нарядные цветы, источающие сильный аромат за серым мшелым камнем темницы.
Мешок солдаты забрали, там было и зеркальце и гребень, и пленница довольствовалась тем, что тонкими пальцами разобрала на пряди спутанные волосы, заплела спереди несколько косичек, как носили лекарки её рода. И едва села обратно на солому, как за ней пришли двое солдат.
- Встань, ведьма, и следуй за мной! – велел ей высокий мрачный мужчина и копьём показал на дверь. – Суд Инквизиции Кроноса допросит тебя.
- Руки развяжи! – потребовала Гаркана, поднимаясь с соломы.
Она устала бояться за истекшую ночь. Она ни в чём не виновата, люди мрут от поветрия, драгоценное время стремительно уходит, она по тупоумию этих безмозглых солдат в тюрьме и не будет покорно молчать, будто жертвенная овечка.
- Может, тебе ещё свинины и вина подать, и ванну мраморную наполнить? – гоготнул солдат, грубо хватая её за плечо. – Пошла, сказал!
- Шакал трусливый! – крикнула Гаркана и попыталась лягнуть солдата, да не достала. – У тебя мякина в голове вместо мозгов!
- Топай, ведьма, и рот на замке держи! – тюремщик схватил её за шиворот и выволок из камеры в узкий тёмный коридор. – Пошла вперёд! – остриё копья упёрлось ей в спину.
Ярость охватила Гаркану. Впервые человек, слабое, хрупкое, болезное существо, жизнь которого она столько раз держала в руках, не сострадание вызвал в ней, а жгучую ненависть. Не страшась жала копья, девушка обернулась, и, сверкая глазами, процедила:
- Чтоб черви завелись в твоём животе и сожрали твои кишки! – впервые она, милосердная к немощам человеческим, призванная творить добро, пожелала зла ближнему своему.
- Что-о? – взревел солдат, багровея, и сильный удар в грудь отбросил Гаркану, так, что она едва не упала. – А ну пошла, ведьма!
- Она прокляла тебя, Первак! – подал голос второй тюремщик. – Скажи об этом Инквизитору! Ведьма послала проклятие солдату! Пусть впишут это в протокол обвинения!
- Инквизитор разрежет её на кусочки и зажарит на решётке! – рявкнул Первак, подталкивая в спину идущую по коридору пленницу. – Ведьма выть будет в агонии, как волчица, на луну, и ничто не спасёт ведьму!
- Да будет так! – поддакнул второй солдат.
- Подавится твой Инквизитор! – Гаркану трясло от злости, и страха она не чувствовала.
Подталкиваемая тычками в спину, она прошла длинный коридор, спустилась по лестнице вниз.
- Красивая ведьма, - заметил солдат, - давай её перед костром, а?
- Это когда ещё костёр будет, - резонно замечал Первак, - а то другие, может, в карауле стоять будут, не мы. Да и то, какая она будет тогда, там, может, и глядеть противно, как пройдёт руки Инквизитора, чё от неё останется.
- Ума если хватит признаться, целее будет, - согласился с ним второй солдат, - слышь, ведьма? Сознайся во всём, меньше терзать тебя будут.
- Я не ведьма! – закричала Гаркана.
- Как на уголья босыми ногами поставят, небось, сознается, - удовлетворённо заметил Первак.
- Тебе головешку в зад! –не полезла за словом в карман пленница.
Солдаты подвели её к тяжёлой, обитой железом двери, потянули на себя, открывая, и Гаркана вступила в большую комнату. Она увидела перед собою судейский стол, покрытый красной материей, книги и чернильницу на столе, и тех, что призваны были вершить суд Инквизиции.
В центре, в каменном кресле сидел сам Инквизитор – Торвальд Лоренцо, средних лет мужчина с бледным лицом, чёрными волосами, забранными назад у висков, и синими, холодными, как ледышки, глазами. Инквизитор был красив, но мрачен и бесстрастен настолько, что сам казался изваянием, высеченным из камня. Должно, из камня было и его сердце.