Юстинус Мор и Познана переглянулись и выдохнули в облегчении.
- Хвала Кроносу! – воскликнул Юстинус, истово сжимая в кулаке амулет с крестом и серпом. – Разум Справедливейшего при нём остался, не совладала с ним ведьма!
- Да вы что, ослепли все? – злые слёзы брызнули из глаз Гарканы. – Где, какую неземную красоту узрел ты в моём лице и теле, Инквизитор? Я обычная земная женщина, я не живу в каменной башне, где воздух отравлен цветущим багульником и болотным газом! Я на вольном ветру живу, в лесу, пью из родника, ем хлеб, плоды и травы, почти не вкушаю мяса, много хожу ногами, купаюсь в реке! В чём колдовство, в том, чтобы не пить вина, не жрать жирное мясо, не сношаться с грязными мужчинами, чтобы оставаться здоровой и красивой? Отпусти меня! – взмолилась она. – Ведь я забрала твою боль, я помогла тебе!
- Нет, лекарка, не так просто всё, - медленно проговорил Инквизитор, - ты расскажешь суду все свои секреты врачевания, все свои ведьминские уловки. Ты во всём сознаешься, это я тебе говорю, Инквизитор Кроноса Торвальд Лоренцо! А после, получишь по заслугам, ты, коварная ведьма!
- Шакал ты подлый! – Гаркана захлебнулась слезами. – Потому ещё горит твоя голова, как в огне, что прочих, невинных на костёр бросаешь!
- Увести! – Инквизитор махнул рукой солдатам. – В чистую камеру! Дать ей хорошую сухую постель и кормить хорошо! Чтоб здорова и крепка была, пока не окончим процесс!
- Подлый, подлый шакал! – успела ещё крикнуть Гаркана, когда солдаты уводили её из зала.
Торвальд Лоренцо подошёл к столу и обратился к членам суда:
- Сегодня её допрашивать больше не будем. Пусть посидит в камере, подумает, быть может, благоразумие подскажет ей самой во всём сознаться. Мне тоже нужно побыть одному, посмотреть за собой, что она сделала со мною, эта ведьма.
- Справедливейший… - начал Юстинус.
- Я позову тебя, если почувствую нездоровье, - кивнул Инквизитор и вышел.
Гаркану увели под самую крышу башни, в чистую и сухую камеру. Сквозь оконце, забранное толстой решёткой, проникали солнечные лучи, можно было дотянуться и смотреть на Кронию, град Кроноса, мрачный в своём каменном великолепии. Тёплый ветерок долетал в башню, пение птиц слышалось. Там, за этими стенами была вольница-волюшка, которую у Гарканы отняли. Она упала на кучу свежей соломы, застеленную тёплой войлочной попоной, и залилась слезами.
Разве может совладать сердце доброе с сердцем каменным? Разве способно тепло растопить гранитную твердь? Вот он, Железный Инквизитор, подлый, лживый, не знающий благодарности! Она исцелила его от мучительной боли, а он нарёк её ведьмою! Мир жесток, и места справедливости в нём нет.
Гаркана вспомнила о жителях деревни, умирающих в поветрии, и поплакала о них тоже. Потом пришли солдаты, принесли ей целую корзину еды, позубоскалили, но не прикасались к ней, помня наказ Инквизитора. Оставили корзину и ушли.
Гаркана была очень голодна, взяла корзину и принялась за еду. Она давно не ела так хорошо, разве что в редкие праздники в деревне. В корзине оказались варёные бобы, целый жареный цыплёнок, куриные яйца, куски печёной тыквы, лепёшки из белой муки, зелень, фрукты и вино в оплетенной лозой тёмной бутылке.
Пленница от пуза наелась, и, хотя прежде никогда не пила вина, откупорила бутылку и выпила сразу половину. Очень скоро голове её стало легко и приятно, беспричинное веселье нашло на неё, она легла на солому, похихикала, сама не зная, о чём, и крепко уснула, и проспала до глубокой ночи.
Пробудило её нежное прикосновение чьей-то руки ко лбу. Кто-то погладил по волосам её, по щеке, коснулся сомкнутых губ кончиком пальца. Гаркана вздрогнула и проснулась.
- Т-с-с, это я, - услышала она тихий шёпот.
Полная луна светила в окно, ярко освещая камеру, свеча горела на полу, и рядом с собою Гаркана увидела Инквизитора Торвальда Лоренцо. Он сидел подле неё на соломе, в чёрной рубахе и вязаной безрукавке, без алой мантии, без отличий Кроноса. Увидев, что она проснулась, приложил палец к её губам, не дав сорваться неосторожному слову.
- Т-с-с, Гаркана, не бойся, это я, Инквизитор.
Она приподнялась и села, с удивлением глядя на него. Лёд в синих глазах Инквизитора расплавился, глаза горели живым огнём, и пламя свечи отражалось в них. И – непостижимое – он улыбался и красив был, живой человеческой красотой. Земной мужчина, не бесстрастное изваяние.