В раздражении Брюс вышагивал по открытой галерее, выходящей в сад, натолкнулся на порожнюю банку из-под пива, оставленную, как всегда, где попало Вилли или отцом, с отвращением зашвырнул далеко за перила.
Конечно, самое правильное — объясниться с Пэгги, сказать напрямую, что абсолютно не верит в сговор между братом и ею, просто растерялся и сразу не дал негодяю отпор. Но пусть и она поверит в совершенно бескорыстные намерения того, кто искренне сочувствует и симпатизирует ей.
Он мучительно искал примирения, хотя не знал, как к этому подступиться.
Солнце садилось в багровую тучу, предвещая грозу, потянуло влажной прохладой. Следовало бы загнать в конюшню лошадей, пасущихся в открытом загоне. Но прежде, чем спуститься во двор, Брюс решительно взялся за телефон, набрал номер Реджвуда, надеясь, что трубку поднимет Пэгги.
Ответом были глухие продолжительные гудки. Или уснула, или не хочет с ним разговаривать, сделал вывод он.
Лошади встретили хозяина тихим пофыркиванием и сдержанным ржанием. Чуткие животные почувствовали его никудышное настроение. Брюс обошелся с ними без обычной нежности: не погладил, не потрепал за холки, деловито отвел одну за другой по стойлам и вернулся к телефону.
Небо еще больше помрачнело, налилось свинцом, подул резкий ветер, где-то в доме от сквозняка хлопнула дверь.
Брюс еще раз набрал Реджвуд. Опять долго никто не подходил. Наконец он услышал голос Пэгги.
— Говорит Брюс Патерсон.
— Слушаю. — Для Пэгги его звонок явился неожиданностью, поэтому она выбрала почти официальный тон.
— Надеюсь, не разбудил?
— Разбудили.
Даже сквозь расстояние и телефонные шорохи Брюс уловил холодную отчужденность.
— Извините. Но я, собственно, по делу… Проверьте, пожалуйста, хорошо ли прикрыты окна. Идет гроза, поднимается ветер. Боюсь, останемся без стекол.
— И ради этого вы подняли меня с постели?! — Тайная надежда, что Брюс ищет возможность вновь наладить их отношения, показалась совершенно беспочвенной. Вот если бы он сам явился… обнял, поцеловал, как тогда, в библиотеке…
— Еще раз прошу извинить. Окна вы на всякий случай закройте, а звоню я не только из-за них. Хочу пригласить вас завтра в Дорфилд.
— С чего вдруг я должна с вами куда-то ехать? — не сдержавшись, съехидничала Пэгги. — Или поездка — часть хитроумного плана по завоеванию наследницы Реджвуда?
— Пэгги, — взмолился Брюс, — не верьте тому, что говорит брат. Вы напрасно взвинчиваете себя подозрениями. Похож я на коварного человека? Вы же достаточно проницательны и умны, вам нелегко запудрить мозги. В Дорфилде мне необходимо забрать кое-какие продукты. Я думал, вам захочется посмотреть город и немного отвлечься после вчерашних похорон.
— О!.. — ответила Пэгги пристыженно. — Простите, Брюс. Я сама знаю, что несу вздор. Из-за всего случившегося у меня расходились нервы. Ничего не могу с собой поделать.
— Да возьмите же себя в руки! Вам и на самом деле предстоят еще нелегкие испытания из-за проклятого наследства, а вы придаете значение чуши, на которую и внимания-то не стоит обращать.
На том конце провода послышалось хлюпанье носом. Пэгги тронули доверительные интонации Брюса, его дружеская, нет, чисто мужская покровительственность.
— Ну вот, слезы… Перестаньте, — ласково увещевал ее Брюс. — Глаза покраснеют и вместо зеленых станут как у кролика.
Пэгги невольно рассмеялась:
— А вы их не любите?
— Нет, почему же. На сковороде, да под соусом, очень даже вкусно…
Вот мы оба уже и шутим, подумала Пэгги, хотя и не была уверена, надолго ли заключено перемирие. Пусть на сегодня или хотя бы на завтра, размечталась она.
— Когда я должна быть готова, с утра?
— Лучше пораньше. Только поешьте перед поездкой, а сейчас сразу ложитесь и выспитесь как следует. Насчет окон я не шучу, грозы у нас сильные, но вы ведь не из пугливых… Спокойной ночи!
Положив трубку, Пэгги чертыхнулась. Надо бы соврать, сказать: с детства смертельно боится грома и молнии — глядишь, и приехал бы. Понимание между ними восстановилось, снова же испытывать судьбу, рассчитывая на большее, вряд ли стоило, только все испортишь… Да и с чего она взяла, будто жаркий поцелуй Брюса, так захвативший и взволновавший ее, — свидетельство чувства, а не естественное проявление чисто плотских вожделений? Он же не монах!
Стоп, приструнила себя Пэгги, не выносившая разговоров о сексе, какие обычно перед сном затевались в приютской спальне, особенно после какого-нибудь кино. И хотя в свое время подружки невольно заставили ее пройти соответствующий «ликбез», она все равно стеснялась и запрещала себе даже думать о чем-то подобном.