Равсар вздрогнул всем телом, закрыл глаза и… расправил плечи еще шире:
— Приказывай, о Великая Мать! Я готов идти за тобой даже в пасть Угериша…
— Ответ, достойный моего эдилье… — усмехнулась я. Потом нахмурилась, подняла правую руку на уровень глаз, покрутила ее вправо-влево и поморщилась: — Прикажи своим воинам забрать ее вещи. Этому телу нужен достойный уход. И… где моя лошадь?
Глава 20. Алван-берз
— А вот и Юлдуз-итирэ… — вполголоса пробормотал Касым. — Вон, над барханом…
— Вижу… — так же тихо ответил Алван.
— Час волка. Третий день осени… — непонимающе уставившись на побратима, добавил воин. — Или я не так понял белолицего лайши?
— Ты понял его правильно… — устало прикрыв глаза, выдохнул Алван. — Но шестнадцать полных рук воинов — это еще не термен.
— Да, но он сказал, что в этот день и этот час на южной стене Ош-иштара не будет ни одного часового! — возмутился Касым. — Значит…
— Лайши хитры, как лиса, и ядовиты, как скорпион. Кто знает, чего они ищут в Степи?
— Тогда зачем мы сюда пришли? — удивленно спросил воин.
— Не знаю… — честно признался Алван. — Хотя… Нет, знаю! Я пришел, чтобы дождаться знамения…
— А оно будет? — немного помолчав, спросил воин.
— Все в руках Субэдэ-бали. Как он решит — так и случится…
— Ойра! — вполголоса буркнул Касым и затих…
…Юлдуз-итирэ неторопливо брела по тропе, проложенной для нее быстроногим скакуном Идэге-шо, и равнодушно поглядывала на медленно остывающую после жаркого дня степь. Каждый шаг ее копыт, острых, как лезвие засапожного ножа, взрезал ночную твердь, заставляя ее рассыпаться огненными искрами, а жаркое дыхание, вырывающееся из усеянной клыками пасти, заставляло содрогаться крадущихся следом шакалов. Гордая, не знавшая прикосновений человеческих рук шея, черный, без единого белого пятнышка, круп, искрящиеся сотнями мелких алмазов грива и хвост — Кобылица Рассвета была прекрасна, как отражение солнца в зеркале Сердца Степи, бесстрашна, как Субэдэ-бали и неуловима, как ветер. Поэтому ей не было дела до того, что за ее спиной, из-за черной линии барханов, едва-едва различимой в свете звезд, уже показались налитые кровью глаза Ужаса Песков, Одизи-лашшара. Впрочем, будь на месте Юлдуз-итирэ сам Алван, он бы тоже не ускорил свой бег: погоня, длящаяся целую вечность, может надоесть даже мальчишке, еще не вкусившему крови своего врага…
— И-и-и-э-э-эрррау-у-у-у… — раздавшийся по правую руку торжествующий рев Дэзири-шо, загнавшего добычу, заставил Алвана вздрогнуть, и… расплыться в торжествующей улыбке: Субэдэ-бали подавал ему знак. И еще какой: рев боевого кота Первого Меча Степи обещал ерзидам великую добычу. А тому, кто поведет их в бой — неувядающую славу и память в веках!
— Дэзири-шо? — не веря своим ушам, ошалело выдохнул Касим. — Ночью?
Алван вскинул голову к ночному небу, закрыл глаза, с хрустом сжал правый кулак и кивнул:
— Да…
Потом набрал в грудь воздух, приложил к губам манок, и над степью раздалось негромкое уханье совы…
…Белолицый лайши не обманул: на южной стене Ош-иштара не оказалось ни одного часового. Мало того, часовых не оказалось ни перед окованной сталью дверью длинной-юрты-для-солдат, ни на лестнице, ведущей к ней, ни у южных ворот города. Там, где должны были находиться вооруженные до зубов воины, было пусто — ни следов борьбы, ни трупов, ни крови. Впрочем, думать о том, не является ли лайши посланником даэва смерти Хелмасты, Алвану было некогда — отправив шесть полных рук воинов в спящую мертвым сном длинную-юрту-для-солдат, он вместе с остальными рванул вверх по узенькой улочке, к центру Ош-иштара. Пьянея от дикого рева несущихся за ним воинов.
— Алла-а-а!!!!
…Город просыпался слишком медленно: услышав боевой клич сыновей Степи, жители каменных нор, с молоком матери впитавшие уверенность в том, что воинам ерзидов никогда не взобраться на неприступные стены Ош-иштара, удивленно выглядывали из окон, даже не озаботившись взять в руки меч или натянуть на себя кольчугу! А тех немногих, кто все-таки брался за оружие, было слишком мало. И неудержимая лава из ерзидов, опьяненных кровью врага, без труда сметала их со своего пути…
Северяне умирали быстро не только потому, что их было мало — здесь, в узких ущельях из тесанного камня, на утоптанной сотнями ног земле, им приходилось драться с воинами Алвана лицом к лицу. Сжав в руках рукояти мечей, а не ложа арбалетов, и не пряча трусливые сердца за одеждой из хладной стали. Получалось у них не очень — привыкшие стрелять по врагам с высоты городских стен, эти дети шакала и гиены оказались слабы, как только что проклюнувшийся из яйца цыпленок. И так же трусливы: из двух десятков полных рук воинов, охранявших Ош-иштар, настоящее сопротивление оказало человек двадцать. Но для того, чтобы остановить почувствовавших вкус вражеской крови ерзидов, этого было недостаточно.
Нет, среди защитников города были и настоящие багатуры — четверо охранников дома у рыночной площади, завалив мебелью единственную входную дверь, сдерживали натиск двух полных рук воинов почти целый час. А когда над их головами заскрипела черепица, и они поняли, что по крыше крадутся забравшиеся туда степняки, то зарубили своих хозяев и бросились на мечи.
Зря: в роду Алвара нашлось бы место для каждого из них. Ибо, как говорил Субэдэ-бали, 'Чтобы воспитать воина, хватит пятнадцати лет. Чтобы воспитать багатура, недостаточно жизни. Поэтому воины — пыль земли. А багатуры — ее соль. Соль, которая придает вкус земному существованию…'
Он, Алван, был полностью согласен с богом: ведь две полные руки воинов и еще четыре человека из шести рук, посланных им в длинную-юрту-для-солдат, уже никогда не вернутся к своим сыновьям. И из них никогда не вырастут багатуры. Такие, как те два лайши, которые и забрали их жизни…
Двое. Отец и сын. Вцепившиеся в мечи еще до того, как проснуться. И оказавшиеся в узком коридоре, ведущем на второй этаж юрты раньше, чем режущие всех подряд воины Алвана! С ума сойти — эти отпрыски Хелмасты, встав спиной к спине, отправляли во Мрак всех тех, кто оказывался на расстоянии выпада. И бились даже тогда, когда одна рука воинов, взобравшаяся на второй этаж по стене, ударила им в спину.
Сабли, копья, арканы, строй, закрывающийся щитами — эти двое танцевали со Смертью так хорошо, что ичитай Даргин из рода Ошт позвал в длинную-юрту-для-солдат его, Алвана. А он, как полагается верному сыну Субэдэ-бали, даровал им право Выбора. Забыв про то, что они — лайши.
Увы, войти в его род воины не согласились. Так же, как не согласились и разделить с ним чашу с кумысом. Однако Алван не расстроился: перед тем, как уйти на север, оставив за своими спинами догорающий Ош-иштар, багатуры преподнесли ему дар. Лучший из тех, который он мог бы представить. Они назвали его Алван-берзом. То есть вождем вождей. И это было услышано. Всеми. Ибо устами багатуров говорит сам Субэдэ-бали. И это знают даже дети.
Правда, для самого Алвана их слова оставались просто словами еще долго. До того самого момента, когда он выбрался из полыхающего Ош-иштара, и, поднявшись на тот самый бархан, на котором услышал рык Дэзири-шо, приказал Касыму начинать делить добычу. И, увидев, как его побратим выталкивает на Белую кошму десяток заплаканных женщин, вдруг понял, что вся взятая в Ош-иштаре добыча — лишь тлен. Пыль, осевшая на губах после песчаной бури. Ибо что может сравниться со славой, ожидающей его в краю холодных зим? С той самой, которая может вознести его вровень с великим Атгизом Сотрясателем Земли, некогда предавшим огню половину Диенна? Ничего. Ни женщины, ни оружие, ни кони. Поэтому, равнодушно скользнув взглядом по выглядывающей из разрыва платья обнаженной груди одной из девчушек, он перевел взгляд на тоненькую полоску смятой травы, оставшейся за уходящими на север багатурами. И… вздрогнул: прямая, как стрела, полоса тоже была знамением! Знаком, поданным ему Субэдэ-бали!