– Знаю. – Адил включил маленький фонарик, пристёгнутый на ремень поверх шапки, как у шахтёра.
Ребята свернули направо и медленно побрели по узкой тропинке вдоль старых могил. Над каждой из них мальчик проводил кругом металлоискателя, смотрел на дисплей и шёл дальше. Продвигались молча в почти абсолютной тишине, только листья шуршали под резиновыми сапогами да слабый ветер колыхал верхушки деревьев. Очень быстро Максим понял, что для обследования всего кладбища им и месяца не хватит при условии еженощных вылазок. При первой же передышке, он раздраженно спросил приятеля:
– Ты когда кладбище изучал, не мог составить список всех однофамильцев своей бабы Клавы? Мы бы сперва по этим могилам прошлись, чем выискивать непонятно где. Какая у неё фамилия была?
– По мужу Стеценко, девичья Волохонская. Только не держи меня за идиота если сам не отражаешь! Я же русским языком тебе сказал, что неизвестно в чью могилу Степан зарыл ценности. Какого-то родственника, но какого, бабушка Клава сама не знала. Если бы всё было так просто, Егор давно бы раскопал семейный клад и смылся с матерью из коммуналки. Может и в Чечне не погиб… Совсем меня за лоха держишь!
– Ну не сердись. – Максиму стало стыдно за свой наезд на подростка. Это всё страхи. Как ни старайся держать себя в руках, но кладбищенская атмосфера давит угнетающе. Она обнажает чувства до предела, придушивает разум и смеётся над логикой. Невозможность перебороть инстинктивный ужас перед смертью, трансформируется в злость на себя самого, и эта злость ищет выход. Её необходимо победить, отвлечься, закрыть доступ деструктивным мыслям и погрузиться в какое-либо занятие. – Давай теперь я поведу.
За три часа безрезультатных блужданий они оба устали так, словно проболтались здесь без отдыха трое суток. Когда чувства накручены по-максимуму, час и вправду идет за сутки. У старых могил почти не было ограждений, и металлоискатель легко проплывал над землей, но тропинка постоянно виляла, обходя плиты разрушенных могил, торчащие из-под земли обломки надгробий, кресты, штыри и полусгнившие лавочки. Фонарик не всегда успевал выхватить из темноты препятствие, и ребята несколько раз спотыкались и падали, хоть и без особых повреждений. Однажды они услышали приглушенные расстоянием голоса – мужской и женский, и через несколько метров сообразили, что выходят к часовне Ксении Блаженной. Не желая встретиться с ночными паломниками, они свернули на несколько градусов правее и продолжили путь, колдуя металлоискателем над каждой могилой.
– Хуже всего, – проворчал заметно выдохшийся Адил, – что мы не составили план и пропускаем могилы до которых трудно добраться. В следующие разы мы рискуем пересечься с этим маршрутом и это затянет поиски на неопределенный срок.
Максим хотел было ответить, что следующего раза не будет, но решил не расстраивать подростка раньше времени. Вместо этого, он извлёк из рюкзака шоколадные батончики и две банки безалкогольного энергетика.
– Ничего, побродим здесь пока совсем не надоест. Сейчас нам никто и ничто не мешает. Сильно устал?
– Нееет! – Заверил Адил, но взяв предложенный перекус, завертел головой в поисках места куда бы присесть. – Чёрт! Всё такое мокрое! У нас в кладовке рыбацкий стульчик валяется, порванный. Завтра зашью и возьмём с собой – можно будет отдыхать хотя бы по очереди.
Максим достал из кармана мобилку, и жуя батончик, произнес с набитым ртом:
– Начало второго. До скольки будем ходить?
– До рассвета. – С таким же набитым ртом ответил приятель. После перекуса он совершил свои религиозные пассы руками, воздал молитву благодарности и добавил:
– О Аллах! Будь добр к нам! Укажи нам путь к цели и приведи кратчайшей дорогой! Твоё покровительство лучший компас в мире! Иншаалла!
Макс по инерции посмотрел вверх, видимо, желая узреть божественного покровителя, но не обнаружив над головой ничего кроме ветвей деревьев, мысленно выматерился и отошёл помочиться.
Спустя ещё час поисков, Максим и сам не заметил, как завёл внутренний диалог то ли с самим собой, то ли с персонажем своих шалфейных галлюцинаций. Во всяком случае, обращался парень мысленно именно к тому собеседнику.
«Ну ладно, пускай ты меня отговаривал. Но в конце-то концов я настоял на своём. Ты пустил меня в хранилище из которого пахло богатством. Богатством! И я верю, я чувствую что клад предписан нам свыше. Или не свыше, а наоборот – от дьявольских сил материального мира. Но в любом случае, он наш!..
…Ну продал я душу! Переключил её на другую волну. И что во мне поменялось? Я стал грабить? Убивать? Жрать младенцев? Ничего подобного! Я такой же каким был до встречи с тобой, и зла во мне не прибавилось. Разве плохо хотеть денег? Разве большой проступок раскопать гнилой ящик и присвоить себе ценности у которых всё равно нет хозяина? Даже мертвец этот, в чью могилу клад зарыт, он тем более не хозяин и ему вообще плевать потревожим мы его или нет. Это Степану может быть не все равно, но он давно сгнил в какой-нибудь общей могиле с кучкой других политзаключенных. Интересно, люди, которые погибают вместе, и трупы которых сбрасывают в одну яму, их души видят друг друга сразу после смерти?…»