Ранним утром, в первый день нового года меня разбудил звонок начальника тюремной службы, сообщившего, что ночью Сарко умер. С того момента все происходило словно в тумане, и последовавшие за этим часы и дни сохранились в моей памяти как сон или скорее кошмар. Например, я не помню, как сообщил это известие Тере. Также не помню, как она приняла его и как мы посетили тюрьму, чтобы решить вопрос с оформлением бумаг и получением тела Сарко для погребения. Однако мы там были и занимались всеми проблемами, необходимыми для соблюдения формальностей. Церемония прощания состоялась во второй день нового года. Газеты дружно написали, что это было медийное событие и в то же время проявление народной скорби. Кстати, данное клише в тот раз соответствовало реальности. В последние годы страна почти забыла о Сарко или вспоминала о нем лишь как о муже-тиране, однако столпотворение на прощании свидетельствовало о том, что это не так.
У гроба появились многочисленные родственники, друзья и знакомые Сарко. Прежде я не видел никого из этих людей и не знал, чтобы кто-либо из них навещал Сарко в тюрьме или поддерживал с ним в последнее время отношения. Тере, напротив, казалось, знала их всех — во всяком случае, она вела себя с ними как со своими знакомыми. Прощальная церемония проходила в ритуальном зале в Сальте. Как я уже говорил, с самого начала организацией похорон занимались мы с Тере, но потом она стала своего рода распорядительницей церемонии. Вскоре после нашего появления в ритуальном зале Тере подвела меня к еще не слишком старой и довольно красивой женщине, с голубыми глазами и роскошными светлыми волосами, и представила нас друг другу, сказав, что это ее тетя и мама Сарко. Затем познакомила меня с другими родственниками Сарко, в том числе и с одним из его младших братьев — альбиносом, нисколько не похожим внешне на Сарко. Ни с кем из них мне не довелось пообщаться больше, чем высказав слова соболезнования. Наверное, потому, что Тере всем представляла меня как адвоката. Некоторые из этих людей были цыганами или выглядели цыганами, но никто из них не выражал скорби по Сарко, за исключением матери, которая тяжело вздыхала.
К середине дня ритуальный зал заполнился зеваками и журналистами, охотившимися за сенсациями. Я старался избегать их. К тому моменту меня уже оттеснили от гроба, и я бродил среди незнакомой толпы. Возникло ощущение, будто я не только не помогаю, а скорее досаждаю Тере своим присутствием. Мы договорились, что будет лучше, если я уйду, а она останется с родственниками. Вечером я позвонил ей и предложил поужинать вдвоем. Тере сказала, что не может, потому что они все еще находились вместе и собирались оставаться допоздна. Она попросила меня позвонить на следующий день. Я перезвонил Тере рано утром, но ее мобильный был выключен. Я набирал номер несколько раз, но бесполезно. Мне удалось дозвониться до нее лишь около часу дня. Мне показалось, будто Тере нервничала. Она призналась, что кое с кем повздорила, и рассказала о приготовлениях к похоронам. Я спросил ее, где она, но Тере лишь ответила, что мне не о чем волноваться и мы увидимся днем. Забеспокоившись, я перезвонил ей через минуту. Телефон был занят.
Похороны состоялись в Виларрохе. Там в четыре часа дня собралось множество народа, заполнившего всю церковь и окрестности. Мне пришлось пробираться через эту толпу вместе с Кортесом и Губау, пожелавшими тоже присутствовать на похоронах. Я нашел Тере в группе людей, облаченных в траур. Мы обнялись. Мне показалось, что к ней вернулось спокойствие, но вид у нее был очень усталый. Вероятно, она тяготилась ролью, которую была вынуждена исполнять, и с нетерпением ожидала, когда все наконец закончится. Когда в церкви появился священник, мы расстались: Тере села в первом ряду, возле матери Сарко, а я остался стоять почти у самого входа. Церемония была краткой. Пока священник говорил, я окинул взглядом церковь и заметил неподалеку, позади меня, Жорди, бывшего бойфренда Тере, а в боковом нефе — Лину с инвалидной коляской, в которой сидел бледный и плачущий Тио — более толстый, чем тридцать лет назад, но легко узнаваемый, с тем же ребячливым выражением лица, что и прежде. По окончании церемонии толпа не захотела расходиться и отправилась следом за родственниками и катафалком на кладбище, находившееся в нескольких километрах от церкви. Процессия оказалась чрезвычайно пестрая: норковые шубы в ней соседствовали с лохмотьями, велосипеды — с «Мерседесами», старики — с детьми, родственники — с журналистами, преступники — с полицейскими, цыгане — с нецыганами. Я шел вместе со своими двумя компаньонами. Жорди шагал рядом с нами, ведя за руль велосипед. Он с сожалением сообщил мне, что ему не удалось даже поздороваться с Тере. Мы двигались на значительном расстоянии от катафалка — там, где толпа была менее плотной. Поскольку по дороге к процессии присоединялись еще люди, кладбище быстро переполнилось, и мы с Кортесом, Губау и Жорди решили не заходить туда, а остаться ждать у ворот. По этой причине мы не видели погребения и также не были свидетелями инцидента, описанного на следующий день в газетах. Он был связан с Марией Вела, которая, как оказалось, присутствовала на похоронах, хотя я не заметил ее ни на отпевании в церкви, ни на кладбище. Версий произошедшего было несколько. Согласно самой распространенной, после церемонии Мария подошла поздороваться с Тере, и та спокойно ей ответила. Все на этом бы и закончилось и не случилось никакого скандала, если бы фотограф не запечатлел этот самый момент, а Тере бы этого не заметила. Однако она увидела это и потребовала, чтобы фотограф отдал ей карту памяти от камеры. Тот отказался, и тогда она выхватила у него аппарат и растоптала его на земле.