Николай нахмурился, собираясь с мыслями.
— Вы, должно быть, не в курсе тамошних дел, мэм... Скажу только, что за этим Новым Приютом в Транзитной среди народа сведущего худая слава тянется. Вот и Шега странное о нем вспоминает... То есть если со стороны посмотреть, так все, как говорится, путем там было. И учили малышню приютскую счету-грамоте, и к чистоте-порядку приучали. И к тому, чтобы вообще по уму жить. И содержали их хоть, как говорится, по-спартански, но не совсем уж и в черном теле. Только...
Тут Чудин задумчиво поцокал языком.
— Только во всем том какое-то двойное донышко имелось. Ну вот, к примеру, рассказывал малец такие вещи. Учились они там в группах — человек по двенадцать-пятнадцать, по возрасту подобранных, по способностям. Но были у них и такие уроки, на которые их разводили человека по три. А иногда один на один с учителем занимались. Если, конечно, то учителя были — те странные люди, что работали с ними. Они, кстати, и учителями не назывались. А Наставниками...
Николай поморщился, словно на язык ему попалось что-то кислое. И продолжил.
— В общем, так и не смог Шега мне толком объяснить, чему его на этих странных занятиях обучали. Помнил только, что много было тестов разных. И еще — что гипноз на нем испытывали. Или что-то очень похожее на гипноз... И есть у меня подозрение, что не только гипноз и психотехники разные там на детишках отрабатывали. Потому что, когда рассказывал мне Шега про то, какие сны да видения к нему приходили после тех занятий, так мне очень даже хорошо припомнились те штуки, что ребята, которые галлюциногенами баловались, рассказывали... Помнил он еще, что возили его и еще нескольких пареньков постарше в странные места какие-то. Но тут тоже все путается. Не всегда Шега знал, что из ему запомнившегося действительно с ним было, а что — сны, да гипноз, да галлюцинации одни... Но одного из Наставников этих он запомнил так, что, думаю, вовек не забудет. Он, собственно, так только его и называл — Наставник. Ничего другого про него не говорил — стар тот или молод, светел или черен, зол или милостив. Одно только повторял: «Все обо мне он знал. Даже то, чего сам про себя не знаю...» Вот такой вот страшный тип в душу ему запал, мэм. Он у Шеги и обнаружил Дар — живой отмычкой служить.
Николай потер лоб и снова поморщился, словно глотая горькое лекарство.
— А особо ему какое-то место запомнилось... Такое, о котором он долго рассказывать не хотел. Но и в себе эту память носить боялся. Такое с людьми бывает: случится с тобой что-то такое, о чем никому рассказывать не стоит, ты и молчишь. Только память тебя гложет и гложет. До тех пор, пока не выложишь всю эту историю первому встречному. Ну, или не совсем первому, а во г. как у нас с Шегой получилось — тому, кто первый к тебе отнесется по-человечески. Я, мэм, доброго дядюшку из себя не корчил и розовых, извините, соплей не распускал. Просто не упускал случая объяснить мальцу, что к чему на этом свете. Ну и, конечно, планами своими поделился немного погодя. Вот тогда он и стал мне всякое такое... сокровенное о себе рассказывать. Тоже делиться стал — тем, что него на душе. И про это свое воспоминание... Или про сон — тоже... Это когда мы с ним как-то раз на природу, к реке выбрались да ближе к ночи костерок развели — он про это и заговорил.
Николай решительно отставил в сторону опустевшую чашку и жестом показал хозяйке, что больше наливать не надо.
— В общем, так... Его Наставник однажды пришел за ним поздним вечером. Ночью уже. Пришел и сказал, что им нужно побывать в одном месте. Вдвоем. Что Наставник довезет мальчика туда на своем «ровере». Что он — Наставник — долго ждал, когда Шега будет готов к тому, чтобы в том месте побывать. И теперь видит, что тот готов. И медлить нельзя.
Николай помолчал, сразу как-то потемнев лицом.
— Они туда долго добирались, — продолжил гость после почти полуминутной паузы. — Почти всю ночь. И поутру выехали на побережье. В дюны. Там — во сне том или в мороке — только дюны ему и запомнились. Только песок холодный под ногами. И ветер холодный. И небо над головой тоже холодное, серое... И море до горизонта мглой подернуто. Холодное и серое. И лес невдалеке — редкие такие деревья. Без листьев. Словно мертвые...
Там Наставник остановил машину, открыл дверцу и приказал: «Иди туда, в лес... Там сам все поймешь...»
И Шега побрел к лесу. Побрел, ежась от холодного ветра, утопая по щиколотку в ледяном песке, к теряющимся в сумраке угрюмого рассвета черным деревьям.
Николай поежился, словно тот ветер из зыбкого мира снов мальчика добрался до него здесь и пробился под плотное сукно бушлата.
— Вроде ничего страшного, мэм, малец и не рассказывал. Но... Каждый раз как вспомню, как он сидит, коленки ладонями обхватив... Весь из себя тоненький такой, напряженный, а глаза — большие, и слезы в них стоят... Сам глядит на огонь — и словно не видит его... Словно зверек маленький перед змеей... Ну я его и спросил — что было с ним там, в лесочке этом? А он молчит и только на огонь смотрит... А потом отвечает — рассеянно так: «Я там заблудился. И остался там. Навсегда». Я, помню, переспросил тогда: «Как это — навсегда? Хочешь сказать — на всю жизнь?»
Он глянул на Марику, словно ища у нее поддержки.
— Понимаете, я тогда подумал, что малец немного того... Умом тронулся после всего, что с ним в Приюте том сотворили. Должно быть, Шега это понял. Но взгляда от огня все оторвать никак не мог. Только повторил: «Навсегда». И я, знаете, так и не смог понять — возражает он мне или со мною соглашается... «Ты же, — говорю, — сейчас со мною здесь, у костерка сидишь. Живой и невредимый. Значит, выбрался ты оттуда, из леса того. В нем не остался...» А он на меня посмотрел как-то странно и кивнул: знаете, мэм, так вот, как мы иногда детишкам неразумным киваем. Когда о чем-то таком толкуем, чего им, малолеткам, вовек не понять... И сказал: «Это... совсем другое...» Потом помолчал еще немного и добавил: «Мне и сейчас еще он снится — этот лес... Будто я все брожу и брожу там с тем парнем, которого там встретил... И все говорю и говорю с ним...»
Чудин нахохлился в своем кресле и озадаченно поскреб бороду.
— Я, помнится, даже опешил, — продолжал он. «С каким, — говорю, — парнем?» Малец помолчал, подумал-подумал и говорит: «Он еще раньше меня туда забрел. Давно... И я хотел... Мне надо было его оттуда увести... Но... Он тоже — все еще там, в том лесу...»
Николай потер лоб и искоса глянул на Марику.
— Я даже не знаю, мэм, зачем я вам так все это расписываю. Потому что зыбко это все. Кажимость одна...
— Не беспокойтесь, господин Чудин, — успокоила его Видящая След. — Здесь все — тоже зыбко. Нам с вами придется иметь дело с вещами... с вещами весьма двусмысленными. Продолжайте. И будьте уверены в себе.
Николай снова потер лоб и откашлялся.
— Словом, страх мальцом овладел. И перед Наставником своим, и перед теми делами, что в Приюте том творились. И он в бега подался. А что для пацана двенадцати годков от роду означает в бегах жить, да ещев Транзитной фактории, будь она неладна? Это, мэм, означает, что попадает он прямехонько в лапы к Гарри-Овечке. А то и к кому похуже. Это еще очень повезло ему, что я его перехватил...
Николай тяжело вздохнул.
— Ну вот так мы и действовали. Таким вот путем... По моему, одним словом, плану... Было у меня на примете несколько людишек, которых от лишних денежек можно было избавить — без шума и пыли. Все такого сорта пройдохи, что в полицию им как бы и не с руки обращаться. И все бы так и вышло — самым наилучшим образом. Если бы не прокололся я по-глупому. Бес меня попутал тот чертов «форд» угонять...
Угон автомобиля не был целью задуманной Затейником операции. Просто ему на часок-другой потребовалось транспортное средство для доставки небольшого переносного сейфа в такое место, где Шега без помех смог бы поработать с его замками. Брать мальчонку с собой на дело — во взломанный относительно простыми приемами офис, откуда он собирался позаимствовать тот тяжеленный железный ящик, — Николай не стал. Рисковать мальчишкой не стоило.
Самым досадным было то, что забрать из уже «готового» офиса свою добычу он так и не успел. Копы остановили его на полпути. Дурацкий, не поставленный на сигнализацию «форд» числился, оказывается, в розыске. Брошен он был кем-то из местных налетчиков — при бегстве после попытки ограбления инкассаторской «тачки». Причем брошен в такой спешке, что на полу — за спинкой сиденья водителя, куда Чудин заглянуть еще не удосужился, — остался валяться вполне боеспособный ствол с бронебойными патронами в магазине.