Он был сейчас совсем не похож на того Виктора Сергеевича, который кричал и топал ногой несколько минут назад. Его узкое лицо стало удивительно мягким, слегка печальным, глаза вбирали в себя свет, и вдруг снова засветились, но уже по-иному - матово, ласково:
- Знаете, - сказал он доверительно, - я очень счастливый человек, что имею таких сотрудников. Они не дают подавлять себя. И правильно делают. Иначе всем было бы неинтересно.
И опять он задумался о том же, потому что через секунду произнес:
..."Когда же сольются наши пути, увидим, куда мы шли, и что нас ждало в конце пути, и кто нас у финиша ждал..."
Мне показалось, что в комнате сгустились тени, стали часовыми в углах, за шкафами термостатов, легко легли на его выпуклый шишковатый лоб. Потом я понял, что на распределителе выключили фонари подсветки.
Виктор Сергеевич повел плечами, будто сбрасывал оцепенение, лукаво улыбнулся и без всякого видимого перехода сказал:
- А Таня эта хорошая девушка, однако. Не побежала ведь оправдываться. Что скажете, холостой добрый молодец?
Погрозил пальцем, круто повернулся на каблуках и вышел из лаборатории.
"Все-таки обиделся, - подумал я. - Надо будет зайти, повиниться, словно невзначай..."
* * *
Но он сам пришел на второй же день. Это тоже было в его манере совершенно не считаться с субординацией, - особенно если ему казалось, что кого-то обидел.
Походил по лаборатории, порасспрадшвал о чем-то профессора Рябчуна, задышал над моим ухом. Я не оборачивался. Через полсекунды он сказал:
- Я снял "строгий" из выговора. А где* Татьяна?
- Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Извините, замотался, увлекся...
- Это я уже понял, хитрый добрый молодец. Так где Татьяна? - В виварии она, Виктор Сергеевич. Опал хандрит. - Пойдемте взглянем. Он так и не уточнил, на кого "взглянем". Таня снимала показания с датчиков. Увидев нас, поспешила навстречу с бумажной лентой в руке, поздоровалась с академиком.
- Ничего не пойму. Энцефалограф подтверждает активизацию мозговой деятельности, а в поведении шимпа она не наблюдается.
Виктор Сергеевич перехватил ленту, поднес ее близко к глазам (очки он забыл в кабинете), забормотал:
- Интересно. Очень даже. Verum index sui et falsi. Жук. Жук- жучила...
Повернулся всем корпусом ко мне. - У коров и овец изменения стойкие? Вполне. Сказались даже на выборе пищи. Объективные показатели полностью совпадают с поведенческими. Поэтому и решились мы перенести эксперименты на стадо подшефного совхоза. Но вот с шимпанзе ничего не выходит. Полиген Л не срабатывает. Его действие как бы противоположно ожидаемому. Опал угнетен, поведение заторможено. Может быть, все-таки перевести его к самкам?
Объект нашего разговора приподнял косматую голову, словно прореагировал на мои слова.
- Нет, пока еще рано, - ответил Виктор Сергеевич. - У меня есть соображения. Вот выберу время как-нибудь после работы и понаблюдаю за ним. Если мои предположения верны...
Он так и не сказал, что будет, если его предположения верны, только засмеялся своим мыслям и довольно потер руки. Затем посмотрел на Таню, а обратился ко мне:
- Вы сейчас домой? Пожалуй, немного пройдусь с вами, если не возражаете.
Его автомобиля у подъезда не было. Он часто отпускал шофера, когда задерживался.
Мы пошли втроем по утоптанной тысячами ног скользкой дорожке. Виктор Сергеевич взял нас с Таней под руки и стал вспоминать о коллективной поездке прошлой осенью по грибы, о том, как Таня заблудилась в лесу и ее едва нашли. Мы посмеялись, и Таня спросила его о внуке и дочке - я понял из разговора, что она хорошо знакома с ними. Виктор Сергеевич рассказал о первом посещении внуком детского садика и о возникших там конфликтах с другими ребятишками. Внезапно он умолк, будто на что-то наткнулся. Я догадался: он в самом деле наткнулся - на новую мысль. На последующие вопросы Тани академик отвечал односложно или невпопад, думая в чем-то своем. И только когда Таня упомянула его жену - она, оказывается, и ее знала, - он вспомнил, как впервые познакомился со своей Катей - на дискуссии по генной инженерии. Теперь он снова оживился, увлекся, связал конфликты внука в детсадике с дискуссией, с проблемами генной инженерии. Я понял, что, даже говоря о своей семье, он думает об одном. Не это ли называют фанатизмом? Я тоже углубился в свои размышления, и словно через перегородку до меня долетали его слова:
- Мы все знаем, что человек - часть природы. Знаем, но не задумываемся, что отсюда следует...
Таня ухитрилась протянуть за его спиной руку и толкнуть, меня в бок, привлекая мое внимание. А Виктор Сергеевич умолк, поймал несколько снежинок и слизнул их с ладони. Детство неистребимо жило в нем и прорывалось иногда в смешных жестах. Не оно ли являлось скрытой пружиной его мощнейшего воображения? И не был ли он, по сути, мальчишкой, заигравшимся в новую игру на всю жизнь?
- А следует отсюда, добры молодцы, между прочим, и то, что первая, нестираемо-жесткая программа, заложенная в самой структуре человеческого организма, - это программа природы. Она строится на том, что человеку для жизни требуются воздух, пища, вода, пространство; его поведение во многом подчинено этим потребностям. А поскольку он живет в мире, где всего этого не хватает, где постоянно идет жесточайшая борьба за существование, его поведение запрограммировано природой как эгоистичное с самого начала. Конечно, воспитанием, подчинением законам общества мы во многом подправляем эту Первую программу, заставляем ее работать в иных режимах, используем имеющиеся в ней прекрасные предписания, такие, как инстинкты материнства, забота о детенышах. Но принципиально изменить ее мы пока не в силах. Сие хорошо знали древние, когда говорили: Naturam expellas furca, tamen usque recurret. И, кстати, это же отлично знают всякие изверги и пользуются, когда им нужно вернуть человека к животному состоянию, ибо сделать сие намного легче, чем совершить обратный процесс. Опять же - из-за Первой программы. А мы часто стыдливо называем эгоизм какими-то пережитками в сознании, а потом удивляемся, почему эти пережитки так трудно вытравить у людей, родившихся уже в наши дни, почему, к слову сказать, малыши в детском садике вырывают друг у друга понравившуюся игрушку и увещевания воспитательницы далеко не всегда помогают. Да потому, черт возьми, что это вовсе не пережитки, а проявление давно усвоенной истины: мы - часть природы и подчинены ее программам. И величайшая заслуга нашего общества, что оно впервые в истории пытается воздействовать на людей преимущественно человеческими стимулами, идущими вот отсюда, - он стукнул себя по голове так, что сдвинул шапку на лоб, - такими, как равенство, солидарность, дружба, забота о ближнем, самопожертвование наконец! Из человека легче выжать все, опираясь на Первую программу, на его эгоизм, использовать надежные рычаги, созданные самой природой. И неизмеримо трудней взывать к Человечности, опираться на нее. Величайшая трудность, величайшая заслуга. Но когда-нибудь людям это все равно надо делать, если они хотят идти к лучшему, стать из рабов природы хозяевами, творцами!