- Не ходите сейчас к ней. Завтра. Еще лучше - послезавтра.
Откуда он знает, кто я и куда направляюсь? Виделись всего раз во время посещения им института. Виктор Сергеевич тогда привел его в нашу лабораторию, представил сотрудников, сказал о каждом несколько слов. Но мог ли он запомнить меня? Чепуха! Он ежедневно видит сотни таких... Голова закружилась сильнее. Не до головоломок! Сейчас есть дела поважнее. Я спросил:
- Как она?
- Лучше, но очень слаба. Болят раны. Если бы не Василий Георгиевич...
"Кто это Василий Георгиевич? - подумал я. - Наверное, дядя Вася".
Академик между тем отстранил сестру, взял меня под локоть. Я уперся:
- Хотя бы взглянуть. - Нет! - почти крикнул он. - Но, позвольте, вы же не врач, - начал злиться я. - И вообще... - "При чем здесь вы?" - хотел спросить, но он опередил меня: - Я отец Тани. "Ну да, вот оно что, Таня Михайленко, дочь академика Михайленко. Вот откуда она знает начальство, их детей и внуков..."
Больше я не сопротивлялся. Послушно шел с ним, - продолжая думать: "...А я обижался, что не приглашает в дом. Ларчик открывается просто. Какой же я осел! Вот почему она так болезненно реагировала, когда я рассказывал о профессорской дочке, поившей меня чаем".
Академик довел меня до моей палаты, слегка подтолкнул: - Поправляйтесь. Завтра зайду за вами, вместе ее навестим. Не успел я улечься в постель, как в дверь палаты тихо постучали. Уже знакомая мне сестра просунула голову: - К вам посетитель. Можете принять? В палату с портфелем в руке вошел следователь Олег Ильич, кивнул как старому знакомому, развел руками:
- Извините, Петр Петрович, служба. Придется задать вам еще несколько вопросов, чтобы закончить следствие об убийстве академика Слепцова. Помнится, вы говорили, что полиген Л должен был вызвать активизацию умственной деятельности у шимпанзе, и высказывали опасение, что он не подействовал так, как планировалось. В связи с этим были дополнительные вопросы на защите диссертации...
- Помню, - сказал я. - Лучше бы не помнить,
- Я сделал выписки из лабораторного журнала, - продолжал он. - Но остаются некоторые неясности. Как вы думаете, почему шимпанзе решил убрать Слепцова?
- Решил?
- Да. Ведь он заранее подготовил ловушку - веревку и доску, чтобы поймать человека и ударить его о прутья клетки. Когда он отравил хлорофосом вожака Тома, мотивы понятны - устранение соперника. Он рассчитывал вместо него попасть в клетку к самкам. Неслыханная изобретательность для шимпанзе...
Олег Ильич кинул на меня быстрый взгляд: как реагирую? Хорошо еще, что он не добавил: "Можете гордиться, отличное дополнение к диссертации"...
- Но вот зачем ему устранять Слепцова?
Я вспомнил чрезвычайно ясно, как после смерти Тома мы стояли у клетки Опала, и Виктор Сергеевич не согласился перевести его в большую клетку на место вожака. Но как мог Опал понять его слова? Даже при всей его изобретательности...
И внезапно будто что-то кольнуло в груди. А наши занятия по "языку жестов"? Опал понял не слова, а жесты, мимику, такую богатую у Виктора Сергеевича. Теперь я знаю имя истинного убийцы. Наверное, и Олег Ильич это знает. Поэтому так смотрит на меня - почти сочувственно. Может быть, он думает о том, как будет называться наказание за убийство? И я сказал себе: "Вы огорчались, маэстро, что полиген Л не подействовал на Опала? О, не печальтесь, он оказался весьма эффективным у человекоподобной обезьяны. Довольны?"
Виктор Сергеевич снова возник в моей памяти. Я вспомнил весь тот проклятый день: и как академик ответил мне, когда я рассказывал о странном поведении шимпа, и как оставался в виварии понаблюдать за Опалом, как сверял энцефалограммы и результаты химических анализов. Неужели он догадывался, что шимп притворяется? Никто другой не был бы на это способен. Но Виктор Сергеевич мог. Ответа мне уже не получить... Я знал, что придется еще долго, очень долго вспоминать и никто не спасет меня от этих воспоминаний.
Пожизненная казнь - вот как это будет называться...
* * *
Придя в институт, я направился в виварий. Что так неудержимо влекло меня сюда? Какая привязка оказалась сильнее муки, боли, отвращения, связанных в памяти с этим местом? Мне не узнать о ней, ибо она пружинно скрыта в подсознании и способна оттуда управлять тем, что называют сознательной деятельностью. Когда-то я читал, что убийцу неумолимо влечет на место преступления. Даже невольного убийцу...
В большой клетке суетились обезьяны. Они узнали меня и заверещали, протягивая руки за подарками.
Клетка Опала была пуста. Концы проводов висели как змеи, караулящие добычу. Я почему-то осторожно переступил через совершенно пустое пространство у клетки и только потом вспомнил, что там когда-то был очерчен мелом контур тела.
Я стоял, взявшись двумя руками за прутья решетки, уткнувшись в них лбом, и смотрел в угол, где часто сидел Опал. Именно в том углу под соломенной подстилкой - мне рассказал Олег Ильич - нашли приспособления: куски проволоки и дерева, связанные обрывки веревки, с помощью которых шимпанзе доставал и подтягивал к себе то, что ему было нужно. С помощью этих же орудий он ухитрился добыть хлорофос и забросить отравленный банан в клетку Тому. Пожалуй, он мог бы претендовать на патент изобретателя. Горе существу, если изобретательность родится в нем прежде, чем нравственность. А в нашем мире часто случается именно так. И в этом - одна из причин величайших трагедий...
Я повернул голову на звук знакомых шаркающих шагов. Дядя Вася, Василий Георгиевич подошел ко мне. Я крепко пожал ему руку, и он понял, что для словесной благодарности у меня просто нет нужных слов.
- Как коллега, скоро выйдет? - спросил он. - Не скоро. Мы помолчали. Я думал о нем и Тане и неожиданно для себя открыл, что сравниваю этих двух словно бы ни в чем не схожих людей. И дороги их почти нигде не пересекались, а вот, гляди, пересеклись - и в такой неожиданной ситуации. Я снова вернулся к своим размышлениям о невидимых весах природы, на которых постоянно взвешивается все совершенное человеком. И результаты могут быть самыми неожиданными, ибо природа часто подкладывает свои особые гири и уравновешивает совершенно разные судьбы по количеству слез и смеха, радостей и горестей и в конечном счете по самой значимости этих судеб. Казалось бы, тарелка весов дяди Васи давно уже пошла вниз, далеко вниз, на всю глубину его падения. Но вот этот опустившийся, неряшливый человек спас жизнь юной девушке, и тарелки весов качнулись, заколебались, уравновесились. Ведь без его жизни не существовала бы сегодня другая, дорогая мне и еще многим людям жизнь. И если бы дядя Вася случайно оказался в виварии в тот роковой день, когда погиб Виктор Сергеевич, он Мог бы спасти его - и тогда точно так же качнулись бы тарелки весов для двух человек, стоящих на разных ступеньках лестницы лидерства...