— Мао — красный!
— Красные — сильнее всех!
— Мао разнесет вдребезги машину войны!
Я никогда еще не присутствовал на публичных выступлениях Эдгара, и сначала у меня сложилось впечатление, что я стал жертвой оптической иллюзии, видя издали человека, которого до этого знал только вблизи. На бетонном кубе стояла тощая фигура, одетая в рубашку, застегнутую на все пуговицы, и твидовые штаны, оставшиеся, наверное, еще со студенческих лет. Густые темные волосы блестели от пота. Когда Эдгар говорил, было видно, как двигаются сухожилия и мускулы у него на шее. Стоя на трибуне и размахивая мегафоном, который усиливал его дыхание, Эдгар, охваченный революционным пафосом, преобразился до неузнаваемости. В духе «культурной революции» он призвал к уничтожению всех элит.
— Мы должны сделать университет местом, где мир улучшают, а не уничтожают. Нам не нужны исследования, которые позволят заживо изжарить наших врагов. Мы должны знать, как накормить обездоленных, и помочь им кормить самих себя. Мы должны положить конец такой практике, когда образование доступно лишь детям правящего класса, когда люди с черным, коричневым, красным и желтым цветом кожи появляются в наших аудиториях, чтобы убирать их, а не сидеть за столами в качестве студентов.
Подстегиваемая примером членов «Одной сотни цветов», которые все еще проталкивались в передние ряды, толпа начала издавать во время пауз, точно рассчитанных Эдгаром, крики «Верно!».
— Мы должны взять власть в свои руки, чтобы самим принимать решения, касающиеся наших жизней, вместо того чтобы подчиняться людям, которых волнует только их собственная жизнь! — с надрывом прокричал в мегафон Эдгар. — Мы должны поступать, как учит Мао: «Восстать и терпеть поражение, снова восстать и снова терпеть поражение, и так до тех пор, пока им не придет конец».
Внезапно в первых рядах раздался тревожный крик. Кричала женщина. Истошно, пронзительно. Ее крик тут же захлебнулся. Что-то было не так. Что-то явно назревало. Мы все это поняли.
— Пахнет бедой, — сказала Сонни и, схватив меня за руку, заставила подняться на ноги.
Люди, сидевшие вокруг нас, тоже забеспокоились и начали вставать.
Эдгар, который как раз сделал очередную паузу, прокричал в мегафон еще одну цитату:
— «Если на нас нападают враги, это очень хорошо, так как подтверждает, что мы провели четкую разграничительную линию между врагом и нами!»
И тогда я увидел в воздухе первый камень, который описывал длинную пологую дугу по направлению к окнам первого этажа. Закрытое пространство, охранники, облаченные в спецодежду и со спецсредствами для борьбы с беспорядками; мрачная, гнетущая атмосфера сродни той, что повисает над передним краем накануне боя. Все это вызвало во мне такое возбуждение, что какая-то частичка меня, выброшенная сердцем, будто взмыла в воздух, слившись в полете воедино с этим камнем.
Огромного окна не стало в одно мгновение. Водопад осколков рухнул на охранников. Позднее они утверждали, что последовали и другие хулиганские выходки со стороны толпы, однако я знаю, что именно тогда увидел строй дубинок, взметнувшихся в воздух. Наступило всеобщее замешательство, раздались душераздирающие вопли, и люди, толкая и давя друг друга, устремились в противоположную от охранников сторону.
Мы с Сонни находились сзади, как я уже упоминал, поэтому суматоха, возникшая близ импровизированной трибуны, достигла нас лишь через несколько секунд. На наших глазах толпа отхлынула назад на двадцать-тридцать рядов в глубину, когда фаланга копов двинулась на них и стала теснить щитами и охаживать дубинками. Затем внезапно волны этого движения оказались поблизости, а еще через секунду-две вокруг нас искаженные злобой и страхом лица, пронзительные голоса и растрепанные волосы. От топота бегущих ног содрогалась земля. Кое-кто из демонстрантов хватал на бегу камни и банки из-под пива и, оборачиваясь, бросал их в стражей порядка.
Мы с Сонни побежали. Когда я выбрался на дорогу, ведущую к воротам, то увидел перед собой молодую женщину, споткнувшуюся и упавшую на асфальт. Я помог ей встать. На лбу у нее зияла глубокая царапина, из которой стекала кровь. Волосы уже были перепачканы кровью, успевшей загустеть. Женщина осторожно потрогала их и, увидев свою руку, громко всхлипнула, а затем побежала дальше, явно опасаясь, что ее опять ударят. Толпа продолжала накатываться паническими волнами на ворота, и из этого можно было заключить, что копы по-прежнему наступают, по-прежнему молотят дубинками всех, кто попадается под руку.