Пятнадцатого января, в четверг, Поровский прикатился необычно рано. Мы с Мисютиным даже не успели как следует «насладиться» завтраком. Впрочем, Барон пообещал, что уже в обед братва доставит в камеру мешок со снедью и телевизор. Поживем – увидим.
Опять плетусь в следственный кабинет. На лице написано глубокое недовольство, будто меня оторвали от важной и серьезной работы, а не от скучного и однообразного времяпровождения в камере.
– Ну что там еще? – спрашиваю с ходу.
– Яков Михайлович передал мне вашу просьбу о встрече. Говорят, вы какие-то претензии выдвигаете? Я бы этого не советовал делать. Ссориться со следствием опасно…
– Ни с кем я ссориться не намерен. А вам, мил человек, платить будет не следствие, а я. И чем успешнее вы будете проводить мою защиту – тем больше получите…
Адвокат заерзал на стуле. Мои речи сулили увеличение гонорара. Такая перспектива ему явно понравилась.
– На сколько я могу рассчитывать? – спросил Поровский после недолгих колебаний.
– Если вытянете меня отсюда в течение недели – на сумму с тремя нулями… В валюте, естественно.
Адвокат ненадолго задумался. Видимо, прикидывал свою прибыль.
Впал в раздумья и ваш покорный слуга: «Что я, дурень, ляпнул, не подумавши?! Вдруг адвокат подсуетится и освободит меня уже завтра. Тогда крах всей затее! Нет, мне никак нельзя покидать камеру раньше Мисютина! Хотя… завтра пятница, затем два выходных. За это время я успею что-нибудь придумать…»
– Так на что вы жаловались? – Поровский вскочил со стула, намертво прикрученного к полу и начал мерить шагами тусклый кабинет, мало чем отличающийся от тюремной камеры.
– На то, что содержат в одиночке…
– Насколько я знаю, эта проблема уже решена?
– Да. И на экспертизу.
– Чем она вас не удовлетворяет?
– Мне-то все равно, но вот суд она точно не устроит. Липа, дорогой Марк Борисович, стопроцентная липа!
Маленькие черные глазки Поровского расширились, уши навострились, он подобрался, как бы красноречиво говоря: «Я весь – внимание». Я, не медля, удовлетворил любопытство своего защитника:
– Эксперты утверждают, что на пистолете обнаружили не только мои отпечатки, но и еще чьи-то.
– Правильно… Яков Михайлович считает, что это пальцы Изотова. В ближайшие дни его дактилоскопируют…
– Но почему-то в заключении ни слова не сказано о том, как они располагались! Вы сегодня же потребуете провести независимую экспертизу. Мои отпечатки найдут только на стволе – я за это отвечаю. А Изотова – на рукояти! Надеюсь, вам ясно, что я не мог никому угрожать оружием, направив ствол на себя!
– Здорово! Я восхищен вами, Кирилл Филиппович. Только, может, не будем сразу же ссориться с господином следователем, а? Он по отношению к вам никаких предубеждений не питает. Он точно так же, как мы с вами, отнюдь не стремится держать в тюрьме невинного человека. Здесь наши с ним задачи совпадают. Главное – установить истину! Смею вас заверить, сообща мы сделаем это! И очень, очень быстро!
Уж не от Перфильева ли он набрался таких старомодных словесных оборотов?
– Если вы считаете нужным – говорите Перфильеву.
– Так будет лучше. Уверяю вас, Яков Михайлович настоящий профессионал, и все будет сделано лучшим образом…
Я давно подозревал, что эта «сладкая парочка» работает в одной обойме. Поэтому, не раздумывая, дал согласие на ознакомление следователя с главным козырем своей защиты.
Впрочем, согласился бы я или нет, это все равно ничего бы не изменило. Хитрые глаза Поровского уже давно выказали его намерение немедленно бежать к следователю, чтобы поделиться ошеломляющей новостью: его подзащитный по главному пункту обвинения – невиновен, а главное, что совершенно убедительно сможет доказать это!
Тем лучше. Теперь им останется только подербанить между собой обещанную мною «штуку» и выпустить меня на волю.
Глава 11
…Чуть больше двадцати лет назад, в середине июля у нас состоялся «малый дембель».
«Дипломной работой» стала операция по форсированию Балхаша с последующим минированием учебных кораблей, причаливших к южному берегу озера, и «уничтожением» боевой ракетной части, расположенной близ поселка Караой.
В напарники мне определили курсанта Чалого, хотя вряд ли это была настоящая фамилия. Скорее прозвище. Я, например, числился курсантом Кривоносом, но друг к другу мы обращались не по званиям и не по фамилиям, а лишь по кличкам. Моя, соответственно, была Шнобель. Как и псевдоним, ее мне дали за длинный и слегка искривленный нос. Честно говоря, никто из нас не знал настоящих званий своих товарищей, поэтому никто не обижался, если сегодня ставили одного старшим в паре, а завтра – другого. Только спустя много лет мне удастся установить, что в нашем центре обучались даже выпускники военных училищ. Правда, в других группах…