Я немного поколебалась — стоит ли спросить, где умыться, но потом все же решила, что можно и еще потерпеть, а вот за завтраком уже надо начинать аккуратно задавать вопросы и выспрашивать — что, где и как.
Яичницу ели прямо со сковородки. В ней присутствовали кольца жареного лука и крошечные кусочки сала. Есть с чужой женщиной было немного брезгливо, но я задавила в себе это чувство, понимая, что она подает еду так, как делала всю жизнь, и если я начну капризничать — это будет выглядеть странно. А в ближайшее время в моем поведении и так будет огромное количество странностей. Потому не стоит начинать раньше времени.
— Мама, мне бы помыться надо — я подергала жесткие склеенные волосы. — Да и платье поменять стоит.
Платья эти представляли из себя сшитые по прямой рубахи-миди, с прямыми рукавами из какой-то грубоватой ткани, изначально, похоже, крашеной в разные цвета. Со временем краска изрядно полиняла и оттенок улавливался с трудом, но и у меня, и у «мамы», и у забежавшей на минуту соседки одежки были совершенно одинаковые. Единственное отличие — «маму» и говорливую тетушку опоясывали широкие передники с большими карманами. «Мама» торопливо закивала:
— Надо, детка, надо! Переодеть-то мы тебя переодели, а с волос соль так и не смыли. Ну, ничего, ничего, вечерком воду нагреем, помоешься.
Я внутренне поморщилась — ждать до вечера мне не хотелось, но пока возражать не осмелилась. Был гораздо более важный вопрос, который нужно было решить прямо сейчас.
— Мама, а на что мы живем?
Учитывая убогость обстановки, я понимала, что семья принадлежит к одному из самых низких сословий. А общество здесь, скорее всего, четко делится на классы и, если думать на перспективу, то хорошо бы понять — есть ли возможность подняться выше.
Я была изрядно ошарашена всеми этими событиями, но то, что годилось для других попаданок — чем плохо для меня? Зачем изобретать велосипед, если уже давно существуют довольно четкие инструкции?
Мама удивленно подняла на меня взгляд и даже отложила в сторону деревянную ложку, которой доскребывала сковородку.
— Прачки мы. Конечно, пока отец жив был и в стаю входил, получше мы жили. Ну, да что уж теперь вспоминать, хорошо хоть в стаю прачек взяли, все ж — не совсем беззащитные.
— Я тоже прачка?
Мама как-то замялась и с некоторым сожалением сказала:
— Не наследственные мы с тобой. Тогда, помнишь, я даже козу продала — на взнос наскребала. Чтобы и тебя в стаю взяли — это нам еще копить и копить.
Я молча переваривала информацию. Похоже, стаями здесь называют гильдии. Но если такая разница в названии, то, наверное, есть разница и в устройстве? Чем стая отличается от гильдии?
— Но ведь я могу помогать тебе стирать?
— Конечно! Ты всегда мне и помогала. Это вот последнее время что-то дурить стала, — недовольно добавила она.
— Мам, а как я дурить стала? Я вот это очень плохо помню.
— Ну как же, как же! Ты же у Вассанов три дня с утра до ночи на огороде пласталась, чтобы лодку на день получить. Не помнишь, как я тебя отговаривала?
Я отрицательно помотала головой и со вздохом призналась:
— Не помню.
Глава 6
Я отчетливо помню, как умирал…
Сперва утихла боль и все звуки мира, который я покидал, как бы отдалились. Тишина обещала мне покой и долгий-долгий сон. Она наваливалась на меня и пеленала все плотнее и плотнее, не давая возможности шевелиться, думать, дышать…
Потом, сквозь эту ласковую тишину начали прорываться какие-то странные звуки и новая боль. Как сквозь вату я слышал голоса:
— Держи эту скотину, Кунт!
— Да ладно … Не ори. Ему и так досталось…
Меня дергали, тормошили и, кажется, куда-то пытались тащить. Глаз я открыть не мог, пошевелиться сам — тоже, и все сильнее наливалась болью голова. Я чувствовал себя обманутым и почти оскорбленным. Где, где обещанный мне покой?!
На мгновение я даже пришел в себя — меня уронили в какую-то вонючую лужу. Я застонал, но глаз так и не смог открыть. Липнущие к телу вещи вызывали странное раздражение и, возможно, я бы окончательно очнулся, но тут меня уронили второй раз. Последнее, что я слышал, перед тем как потерять сознание окончательно, было:
— Крепче держи, болван!
Сознание возвращалось медленно, какими-то странными рывками. Больше всего мешала головная боль. Она накатывала волнами, стучала в висках и, возможно, я бы заплакал от слабости и беспомощности, но и глаза и рот казались засыпанными песком.