Никаких тебе мечей и магии, уровней в игре или политических интриг. Какой-то нищий приморский поселочек и женщина, которая считает меня непутевым сыном, но при этом любит и жалеет. Я пытался оценивать ситуацию хладнокровно и понимал, что я просто не наберусь духу сказать ей, что пьянчужку Оскара таки прибили вчера в драке.
Мне нужна информация о мире. Вся, какую я смогу получить. Похоже, мой предшественник наворотил каких-то дел и поссорился со стаей. Не слишком представляю, что это такое — стая, но судя по тому, что вчера его добили, лучше бы мне это выяснить побыстрей.
— Мам, ты только не пугайся, но у меня с памятью что-то. Видать от удара, — я потер шишку над ухом и болезненно поморщился, задев рану на виске, смущенно улыбнулся ее испуганному взгляду и добавил: — Ты не пугайся, у меня ничего особо не болит, я вполне здоров, а что забыл — ты же мне подскажешь?
— Сынок, может все же к лекарю сходить?
— Мама, ты сама сказала, что у нас долги, а лекарю ведь платить надо.
Ляпнул я это наугад, но, судя по примитивному хозяйству и по тому, как выглядел городок, вряд ли здесь могла быть нормальная медицинская помощь. Она неловко пожала плечами, соглашаясь со мной, что да, долгов много, и спорить не стала. Наоборот, поудобней устроившись на скрипнувшей табуретке, сказала:
— Ну, раз так, спрашивай, сынок.
— Что такое стая, мама?
Женщина смотрела на меня испуганно и беспомощно, прижав ладонь к сердцу, помотала головой, как бы отгоняя дурные мысли и с надеждой спросила:
— Сынок, ты шутишь?
Я неловко улыбнулся, не желая ее пугать, и ответил:
— Нет, мама, я действительно многое забыл.
Она молчала, о чем-то думая, даже пошевеливала губами, как будто спорила сама с собой. Я терпеливо ждал, но чувствовал себя все хуже и хуже — навалилась усталость, снова начала кружиться голова. Наконец она подняла на меня глаза и охнула:
— Оскар, да ты совсем бледный! Тебе плохо?
Она помогла мне дойти до кровати, застеленной чистым пахнущим какой-то сладковатой травкой бельем, подтащила скрипучую табуретку, и села рядом, взяв меня за руку.
Это было очень странное, почти забытое чувство — иногда также в далеком детстве со мной сидела моя родная мама. Точно также, как моя мать, она начала поглаживать мне руку теплой, слегка шершавой ладонью.
Разговаривали мы долго. Сперва ей казалось, что я подшучиваю, но потом, поняв, что я действительно ничего не помню, она разговорилась, посматривая на меня с надеждой и периодически спрашивая:
— Ну, теперь-то вспомнил?
Мне не хотелось ее пугать, и поэтому отвечал я уклончиво, что-то вроде того, что кое-что вспомнил, но неотчетливо. Постепенно она сама увлеклась рассказом.
Мир, который рисовался мне за ее словами, не был точной копией Земли. Сперва, когда она заговорила о стаях, мне почему-то показалось, что это некий аналог земных корпораций, но в процессе разговора я выяснил, что это не совсем так.
Она рассказывала очень подробно, стараясь напомнить мне мельчайшие детали, и большую часть информации я получил не о самом мире, а о людях — ближайших соседях, друзьях прежнего Оскара и даже о его девушках.
Мама искренне пыталась восстановить память сыну, а я с ужасом слушал рассказ о жизни выродка, который раньше занимал это тело.
Меня нельзя назвать верующим или религиозным человеком, но если в этом мире есть Боги, значит, они просто сжалились над бедной Оллой.
Ребенка ей местные боги послали аж на четвертом году брака, и это был, пожалуй, единственный период в ее жизни, который она прожила относительно спокойно. Ее муж любил выпить несколько кружечек эля каждый выходной день, а потом поучить жену уму-разуму.
— Ты когда маленький был, так за меня заступался! Помнишь? — она дотянулась и ласково погладила меня по голове.
Занимался Терфий, как и многие окружающие, рыбалкой. Рыбу сдавал перекупщикам, но тратить деньги на семью вовсе не спешил — всегда находились более интересные варианты. Посиделки с друзьями, игра в «камушки», ну и, разумеется, непотребные девки. Сдох этот образец семьянина, когда Оскару, а теперь уже, получается, мне исполнилось одиннадцать лет.
— Ой, сынок! Как же страшно-то мне было! — Олла и в самом деле промокнула углом передника слезы на глазах, вспоминая эту «трагедию».
Мне, признаться, показалось, что она должна была бы испытать облегчение — легче ведь прокормить одного ребенка, чем того же ребенка и здорового мужика. Оказалось, что нет.
— Да ты что, сынок! — Олла с удивлением уставилась на меня. — Терфий же в стаю входил, а как он помер, так то один не заплатит, то другой, то цену собьют так, что нам и на еду ничего не останется… — она горестно покачала головой, вспоминая те времена. — Пока этой сайнисы насобираешь в воде по колено, да пока из нее циновок наплетешь — сколько времени уйдет, а потом придут скупщики от стаи и за бесценок все и заберут. Или в город поеду, а там, сам знаешь, каждый норовит свое урвать.