— Пусть Молчащие будут к ней милостивы! — и добавлял от себя что-то вроде: «Добрая была женщина и работящая», «Хорошая была соседка», «Никогда Нерга в помощи не отказывала».
Мать Оскара ходила за спинами сидящих и наливала из большого кувшина в подставленную чашку немного какого-то напитка, резко пахнущего сивухой.
Пили только один раз, да и вся трапеза продолжалась недолго. Насытившись, каждый вставал, повторял тот самый странный жест возле губ и молча уходил. Разговоров за «столом» вообще почти не было.
Когда соседи разошлись, мать Оскара, которая ни на минуту не присела во время трапезы, так же молча помогла мне собрать посуду.
— Мама, сядь-ка, передохни. Я сам помою, — Оскар, провожавший последних поминальщиков, отобрал у нее корзину с грязной посудой. Женщина пробовала слабо возражать, но он решительно усадил нас на моей кровати, сунул матери в руки ломоть хлеба и кусок жареной рыбы и скомандовал: — Поешь пока.
Я тупо смотрела в земляной пол и понимала, что сейчас он домоет посуду и они уйдут, а я останусь в этом неприглядном доме, который так и не стал мне родным. Странное чувство пустоты затягивало меня…
Домыв кучу тарелок, Оскар оставил их сохнуть на столе, вынес грязную воду и, вздохнув, сказал:
— Ну что, пора идти домой.
У меня оборвалось сердце — сейчас они уйдут, и я останусь одна в этом жутковатом и непонятном мире, даже без ворчания и поддержки Нерги! Мне было так странно и страшно, что я затаила дыхание.
Кажется, Оскар заметил это и, глянув на меня, добавил:
— Мари, возьми смену одежды на первое время, с остальным потом разберемся.
Глава 12
До места добирались долго. Луна светила не в полную силу, периодически занавешиваясь кружевной пленкой облаков, и на темных узких улочках единственным источником освещения оставались еле мерцающие бликами свечей окна домов. В такие минуты Олла, которая поддерживала Мари под локоть, останавливалась — в полной темноте легко было упасть и покалечиться.
Тихонечко, стараясь не спугнуть девушку, она рассказывала ей об Оскаре — о том, каким хорошим и славным мальчиком он рос, о том, что даже сейчас, в глубине души — он очень добрый и щедрый.
Сложно сказать, что понимала Мари из ее речей, но она покорно кивала головой, даже не понимая, что собеседница ее просто не видит. Оскар шел на пару шагов впереди них, проверяя дорогу и смущенный панегириком в собственную честь, испытывал некоторое раздражение. Пройдя примерно треть пути, он не выдержал:
— Мама, хватит! Мари сейчас явно не до того.
В этот момент луна засветила так ярко, что они невольно начали поторапливаться, стараясь пройти при свете максимально большое расстояние. И все равно Мари даже примерно не представляла, куда они идут. Как-то очень внезапно у нее кончились все силы, и дневная усталость навалилась тяжелым одеялом, заливая тело свинцовой тяжестью и путая мысли.
Они все шли, шли и шли, и путь этот казался Мари бесконечным…
Она не запомнила ни направление, в котором они двигались, ни дом, куда ее завели. Тупо сидела на табуретке, глядя на суетящихся хозяев, совершенно не понимая, что нужно делать или говорить.
Даже потом, много времени спустя, она так и не могла вспомнить, как оказалась в постели.
До кровати девушку пришлось нести — она уснула прямо на табуретке. Олла несла в руках подсвечник и суетливо, шепотом приговаривала:
— День-два тут поспит, а потом что-нибудь сообразим.
Ночлег для девушки она устроила в собственной комнате, прямо на полу и, уложив Мари на груду тряпья, прикрытого простыней, Оскар с любопытством оглядел каморку. Он был в ней первый раз.
В общем-то, она отличалась от его комнаты только размерами — меблировка была такая же убогая. Деревянная кровать, скособоченная табуретка без одной ножки, прислоненная к стене, заменяла прикроватный столик. В углу комнаты грубо сколоченный сундук и несколько гвоздей в стене, на которых висело какое-то тряпье.
Свечку Олла поставила на табуретку, достала из сундука сшитое из лоскутов покрывало, накинула на спящую девушку и, жалостливо погладив ее по плечу, шепотом сказала:
— Пойдем сынок, пусть поспит бедолага.
Оскар подхватил свечу и двинулся в комнату. Им предстоял долгий разговор.
Олла хлопотала на кухне. Заварила какую-то травку и села к столу с большой кружкой.
— Мам, погоди чуть, я себе тоже налью.
Чай слегка отдавал мятой, смородиновым листом и был немного терпкий на вкус. Оскар молчал и грел руки о кружку — ночи еще были прохладные. Наконец Олла не выдержала: