Илья, как нарочно, устраивал день рождения некой компании в Екатеринбурге, и Настю встречала подруга Верочка. Верочка нервничала — потащила Настю в машину, запихнула в салон и с самым драматическим видом передала «Экспресс-газету», развернутую на определенной странице.
Статейка, а точнее фотография Ильи с некой девицей, которая тогда была популярна — актрисулька из сериала, словившая свои полгода славы, и подпись «Мужа Анастасии Устиновой не первый раз видят с…» показала Насте сущность их отношений. Во всей красе.
Это было озарение, и страшное слово «развод», кровавыми буквами написанное на белой стене, вдруг превратилось в заурядный дорожный указатель вроде «Электродная улица, стрелка направо».
После расставания Настя встречала Илью то тут, то там — он был все такой же загорелый, с морщинками, высеченными азовским бризом, жизнерадостный, но почему-то Насте каждый раз мерещился запах тлена — он был мертв для нее, и эти прозаические, короткие «привет-привет» напоминали визиты на кладбище. Она даже переживала, что они не разошлись со скандалом, со слезами, с упреками, потому что тогда ей было бы о чем жалеть, тогда бы в ее сердце было чуть больше любви — пусть и смешанной с тоской, но любви не было, и Настя уже сомневалась, что она существует.
Глава 6
Воды!
Настя нашла у тумбочки стакан, но в остатках «Эвиана» плавали мухи — пришлось бежать вниз. Поднявшись наверх с бутылкой запотевшей минералки, Настя решила, что все-таки поездка в город — это вариант.
Да!
Она волнуется!
И что?
Не должна?
Речь, между прочим, идет о больших деньгах. Ну, и о ее жизни, на минуточку.
Он позвонил. Позавчера.
— Добрый день, можно Настю? — спросил мужской голос, немного хриплый, как будто больной.
— Это я, — безмятежно ответила она, совершенно расслабившаяся от неожиданного отпуска.
— Это Максим Гранкин, — представился голос, и Настя взвилась.
Сердце ухало. Она знала, что все: близкие, далекие, друзья, враги — все считают ее семижильной женщиной со стальными тросами вместо нервов. Ее недолюбливают, откровенно ненавидят, восторгаются, но никто не хочет верить, что Настя — самый обычный человек. Не потому, что она знаменита. Потому, что она — сама по себе. У нее слава, бизнес, внешность — все, чему можно позавидовать. Она — образец для подражания, и никто не хочет знать, что «образец» с похвальным постоянством лезет на стену от страха, неуверенности и усталости.
То же и с личной жизнью — подруги уверены, что такие, как Настя, не переживают, если звонок любимого мужчины задержался на неделю. Они просто меняют мужчину. И они не хотят ничего знать о том, как Настя представляет этого самого мужчину в бассейне с двадцатью моделями «Плейбоя» — и каждой нет еще девятнадцати.
Поэтому, когда она поняла, что анонимный голос на самом деле — тот самый Гранкин, колени подогнулись, в горле пересохло, а сердце забилось где-то в правой ключице.
Он ведь, может, позвонил извиниться (спасибо и на том!): мол, в эти выходные я навещаю больную бабушку в Тверской области.
— У вас планы не изменились? — поинтересовался Максим.
— Планы?.. — растерялась Настя. Он о чем? Кино? Пикник?
— Я бы рад был приехать к вам в субботу, если вы не передумали, — слишком уж учтиво оповестил ее Гранкин.
— А! Нет-нет! Здорово! Э… можете записать?..
С излишним воодушевлением она продиктовала адрес, взяла обещание, что он будет ей звонить, если заблудится, пожелала спокойной ночи (это в семь вечера!), закашлялась и, наконец, попала в красную кнопку.
Все должно быть идеально! Не нарочито, но роскошно. Чтобы он понял, от чего отказывается, произнося свое дурацкое «нет» в ответ на предложение снять кино по его роману!
Надо вызвать из Москвы Веру Ивановну — шашлыки она маринует первоклассно. На закуску — сладкие креветки, салат из крабов, фрукты. Из Москвы перевезти французский сервиз. Сервиз ей подарил поклонник, настоящий французский граф с замками. Сервиз, конечно, не фамильный, но очень дорогой, лиможский. И такой, типа, скромный, с греческим орнаментом.
Та-ак… Скатерть… Белая? Белая!
Часа через два начнут собираться гости. Шашлык замаринован, Вера Ивановна при деле, на белой скатерти выставлены белые тарелки и букет чайных роз, темно-зеленые тяжелые бокалы, доставшиеся Насте от бабушки, тоже не фамильные, куплены в комиссионке…
А она до сих пор не знает, что надеть!
Очень-очень сложная задача. Ничего вызывающего. Но в то же время — никакой ложной скромности, чтобы не выглядеть слишком уж прилично. Она должна быть главным украшением вечера. Пристойным таким украшением, без робертоковальщины.
Белый цвет в тон со скатертью? Нет, это какие-то старосветские помещики…
Красный отменяется — слишком нарочито. Голубой, розовый — ерунда.
Черт…
Возник план очень быстро смотаться в Москву, но, если честно, это просто смешно.
В конце концов, когда уже появилось желание собрать вместе все свои бездарные шмотки и поджарить вместо шашлыка, Настя остановилась на красном топе от «Донны Каран», который обнаружила в самом низу гардероба, — мятом, забытом, но все еще прекрасном: вырез лодочкой, рукав «летучая мышь» — но только один, второе плечо — голое, и дивных белых брюках от «Персонаж». Брюки Настя обожала — это были единственные белые брюки, а не джинсы, которые не делали с бедрами ничего того ужасного, что обыкновенно делают белые брюки с бедрами больше сорок второго размера. И они не просвечивали. А ткань немного мерцала — благородно так, неприметно.
Шик.
Темные волосы рассыпались по красному тону. Теперь надо только надеть на руку все тридцать восемь браслетов — и серебряных, и из белого золота, которые Настя носила всегда — снимала на ночь, застегивала утром; кольцо, купленное у соседки-армянки с невероятной красоты лунным камнем — большим, старинным, второго такого нет, и серьги с бриллиантами — каждый в два карата, подарок семьи Левана. После развода Настя, скрепя сердце, пошла серьги отдавать, но мать Леванчика возмутилась и сказала, что серьги дарила от всей души, лично ей, Насте, — а не невесте сына.
Так она их и носила — и никакие другие украшения не приживались.
Отлично. Макияж отнял еще полчаса — она стала ярче, но косметики почти не было заметно.
С гримом у Насти вообще были сложные отношения — она ничего не могла с собой поделать, но накрашенное лицо — с румянами, помадой, тенями и какими-нибудь, не дай бог, блестками, считала настолько откровенным призывом, что чувстовала себя проституткой — не из самых дорогих. Поэтому она лишь осторожно подчеркивала и улучшала форму глаз — раскрывала их, делала поярче губы и время от времени пользовалась пудрой. Сомнения в том, насколько заметен макияж, отнимали больше всего времени — Настя то стирала, то заново красила, добиваясь от лица ненавязчивого совершенства.
Первым приехал режиссер Григорий Виккерс, отличавшийся суровой пунктуальностью.
Всякий раз он проделывал одно и то же — являлся раньше всех, заглядывал в гостиную, кухню, в окно — то, что выходит на задний двор, хмыкал, поднимал голову посмотреть на люстру, забивался в угол дивана и принимался рассматривать ногти на левой руке.
В это время его жена, Леночка, мило щебетала, сглаживая неловкость.
Леночка отказалась от карьеры актрисы ради того, чтобы водить за руку не совсем нормального мужа, вести переговоры, напоминать ему, где продают сигареты, и усаживать его в такси.
Виккерс ощущал себя уверенно только на съемочной площадке и за столом в кабинете — стоило же ему выйти на улицу, как он терялся и не мог сам поймать машину. Одна приятельница нашептала Насте, что года два назад Гриша за ней ухаживал в оригинальной манере — ни с того ни с сего приезжал по ночам, пил коньяк, ложился в постель и… все. Приятельница не вытерпела и устроила скандал, а Гриша посмотрел на нее, как обиженный кутенок, и спросил: