Но в двенадцатом веке!.. Криминал, срам и разврат! Это даже Казаков понял. Если называть вещи своими именами, «Искусство любви» являлось эдакой «Кама-сутрой» для эпохи Раннего Средневековья с популярно изложенными советами для начинающих.
– Вы знаете, ваше высочество, что даже в растленном Риме эпохи Цезарей, – целомудренно-ханжеским голосом сообщил Казаков Беренгарии, – сей трактат считался крайне… двусмысленным? Публия Овидия за эту дивную книжку выгнали из города и сослали к черту на рога, в Таврию [6].
– Разве? – удивилась принцесса. – Я всегда пребывала в уверенности, что римляне были куда терпимее к взаимоотношениям подобного рода между мужчиной и женщиной. Вы будете смеяться, но эту книгу я раздобыла у монахинь.
– М-да, – Сергей закашлялся. – Библия учит нас любить ближнего своего, а Овидий растолковывает, как именно это делать…
Беренгария сделала оскорбленное лицо, но не выдержала и засмеялась. На ее памяти это был первый куртуазный афоризм, порожденный явившимся из варварских земель оруженосцем сэра Мишеля. Значит, он еще не безнадежен.
– Ой, – принцесса вдруг отложила книгу и вскочила, отчего кошка свалилась на пол и недовольно мявкнула. – Я вспомнила, что мессир фон Райхерт обещал придти после рассвета и привести с собой шевалье де Фармера! Уже давно отзвонили час первый, а их до сих пор нет! Неужели что-то случилось?
– Мы попросили господина де Алькамо послать к вам кого-нибудь из своего отряда, если с нами что-то произойдет, – тоже обеспокоившись, сказал Казаков. – Если никто не приходил, значит, с Мишелем и Гунтером все в порядке. Вы не слышали никаких новостей утром на мессе?
– Ночной штурм отражен, – ответила Беренгария. – Прошел слух, будто сицилийцы делали вылазку большим отрядом и изрядно побили англичан. Больше ничего.
– Ясно, – кивнул Казаков и подумал: «Если к вечеру немного очухаюсь, а эти два раздолбая не объявятся, поеду к Северной башне, оглядеться. Мало ли… Одно хорошо – Гунтер забрал пистолет и при опасности сможет хоть как-то защититься. Но он, тевтонская морда, человек пунктуальный, и, если обещал придти с утра, то обязательно пришел бы. Значит, вылазка? Уж не отправился ли мой рыцарь вместе с сицилийцами?..»
– Вы авантюрист, шевалье, – без обиняков заявила Элеонора Пуату. – В другое время у меня имелся бы повод обвинить вас в измене своему королю, но сейчас времена особенные. Будем считать, что сие не измена, но действия во благо государства. Ричарду придется гораздо хуже, если этот упрямец не остановится, а святейший Папа выполнит свою угрозу. Отличное начало Крестового похода, вы не находите? Предводитель крестоносной армии отлучен от Церкви за ссору с собственным союзником!
– Значит, ваше величество одобряет наш план? – осторожно спросил сэр Мишель. – Я не думаю…
– Наше величество одобряет, – нетерпеливо отмахнулась Элеонора. – Пусть лучше будет так, нежели мне опять придется терпеть такой позор! Я отлично помню, как Папа Александр III наложил интердикт на Нормандию после убийства Томаса Бекета и сколько унижений пришлось испытать старому Генриху ради того, чтобы вымолить прощение у Святого Престола! Более ничего подобного я переживать не намерена.
– Тогда мы можем просить о встрече с королем?
– Просить! Увы, не у меня, – Элеонора крайне недовольно поморщилась. – Я отговаривала Ричарда целые сутки, и в результате… Мы расстались взаимно огорченными.
«Весьма смягченная формулировка, – подумал Гунтер, слушая королеву-мать. – Успев раззнакомиться с аквитанкой поближе, я начинаю понимать, что слово „огорченными“ подразумевает под собой скандал в истинно романском духе: с криками, взаимными обвинениями, может быть, даже с битьем посуды. Впрочем, посуда здесь серебряная, не разобьется…»
– Выйдите, господа, я переоденусь, – Элеонора тяжело поднялась со складного кресла. – Я придумала, как обставить дело. С вас беру только одно обещание – слушать меня и ни в чем не противоречить.
Почти рассвело. Теперь можно было рассмотреть стан английского короля – почти десяток громадных и роскошных шатров, наспех сколоченные коновязи и, как следствие, неприбранный с утра лошадиный помет, чуть в стороне скопище знамен: белый штандарт с багровым крестом святого Георгия, синий флаг Шотландии, леопарды Вильгельма Завоевателя и дрок династии Анжу. Красиво. Впечатление портит только пристроившаяся рядом чья-то породистая собака, задравшая ногу как раз на резное древко знамени короля. Закончив свои дела, непочтительная псина весело гавкнула и скрылась в палатке герцога Йорка.
Суматоха в лагере давным-давно закончилась. Сицилийцы благополучно исполнили задуманное, попортив нервы войску Ричарда, и исчезли как призраки. Гунтер и сэр Мишель, дожидавшиеся, пока камеристки оденут королеву, слышали, как оруженосцы предводителей английской армии спорят, кто именно совершил нападение, причем версии выдвигались донельзя знакомые, но романтически приукрашенные: да, высадился Саладин, но арабов сбросили в море, а самого султана зарубил Ричард Львиное Сердце, первым отважно бросившийся в ночное сражение.
Сию легенду, однако, развеял сам Ричард. Ихнее королевское величество внезапно выбралось из шатра в самом что ни на есть заспанном виде, за королем же следовал взъерошенный фаворит – Бертран де Борн, босиком, в панталонах и короткой ночной рубашке. Господа оруженосцы от неожиданности застыли, забыв поклониться монарху, а Ричард, громко зевнув, вопросил:
– Надеюсь, ночь прошла спокойно? Или Йорк все-таки взял Мессину?
Кто-то из молодых пажей не выдержал и нервно захихикал, но быстренько смолк. Смеяться над королем, знаете ли, чревато.
– Доброе утро, сын мой, – на сцену явилась Элеонора Пуату, полностью одетая в любимое розовое сюрко, шапочку с вуалью и подбитый куньим мехом плащ. Жестом отослав придворных дам, королева-мать целеустремленно направилась к Ричарду. – Ваше величество, покоен ли был ваш сон?
Судя по наилюбезнейшему тону матери, Львиное Сердце понял – ночью что-то стряслось. Подавив новый зевок, король куртуазно поклонился Элеоноре и озадаченно воззрился на окружающую местность. Ничего особо страшного не замечалось, а потому Ричард ответил как можно хладнокровнее:
– Почивал весьма благополучно, матушка. А вы? Не привиделся ли гиппотавр?
– Нет, – пресекла ерничество возлюбленного чада Элеонора Аквитанская. – Не привиделся. Мне снилось другое: нападение на ваш лагерь. Танкред показывает зубки, сир, а у вас всего три дня для того, чтобы договориться с королем Сицилии.
– Нападение? – Ричард кулаком протирал глаза, а мессир де Борн предпочел ретироваться обратно в палатку, ибо Элеонора ожгла его взглядом, более приличествовавшему голодному василиску. – Почему меня не разбудили?
– Наверное, – источавшим патоку голоском проворковала королева, – боялись нарушить ваше уединение с мессиром Бертраном де Борном. У вас, видимо, был многоученый диспут о поэзии?
– Надоело! Прекратите, прошу вас! – не то обиженно, не то яростно выкрикнул Ричард. – Сударыня мать моя, мне следует натащить полный шатер шлюх, чтобы вы перестали меня попрекать? Кто-нибудь мне скажет наконец, что произошло? Где Йорк и граф Анжуйский?
– Возле стен города, – несмело заикнулся один из пажей. – Готовят новую атаку. А ночью…
– Что произошло ночью, вам объяснят эти дворяне, – Элеонора взглядом приказала юному оруженосцу умолкнуть, и повела ладонью, подзывая Мишеля с Гунтером. – Только благодаря им вы, мессир сын мой, могли благополучно созерцать сны.
Церемония представления оказалась короткой и деловой. Непременное преклонение колена, рыцарь с германцем быстро назвали имена и замолчали, предоставляя право говорить хитрющей королеве-матери. Интересно, что такого она придумала?