- Потом... Не забудь... - очень пьяно пробормотал Казаков. - Там флакончик, на нем латинскими буквами написано "Цефран"...
- Не забуду. Все. Можешь орать, можешь молчать. Главное, не шевелись. Кинжал острее бритвы, дернешься - руку отрежу.
Надрез, второй... Комочек малоприятного скользкого желе, бывший некогда живой плотью, полетел в глиняную мисочку. Беренгария даже не морщится - молодец девчонка! Видно, действительно у себя в Наварре перевидала многое. Острие зацепляется за что-то твердое - пожалуйста, искореженное колечко кольчуги, сорванное болтом. Удалить. Клочок войлока надо посмотреть внимательнее, чтобы не осталось волосков. Еще надрез. Казаков, под каким градусом бы ни был, тихонько взвыл и слезы потекли бурным ручьем. Только в бездарных книжках говорится, будто настоящие мужчины не плачут - естественные рефлексы, как это ни жаль признавать, присутствуют даже у Самых Настоящих Мужчин и слезоотделение к таковым рефлексам относится непременно.
Кажется, чисто. Тампоны из темно-пурпурного шелка, вымоченного в спирте и как следует просушенными, промокли кровью все до единого, но деятельная Мария Медиоланская, взявшаяся помогать, постоянно верит новые, разрезая жутковатого вида ножницами драгоценный шелк Беренгарии.
- Беренгария! Стяните пальцами рану! Нет, сначала дайте иголку!
- Возьмите, - принцесса вытащила из металлической коробочки с вычурной восточной чеканкой мокрую от спирта иглу со вдетой ниткой. - Как держать? Правильно?
- Края раны должны сойтись... Не перекашивайте, а то потом ему будет трудно работать рукой из-за грубого шрама. Серж! Серж, ты меня слышишь?
- Пошел в жопу, - очень тихо, но уверенно отреагировал Казаков.
- Пальцы действуют? Пошевели.
Пошевелил. Слабенько, но работают. Замечательно!
- Кошмар!.. - бормотал Гунтер, прокалывая толстой прямой иглой кожу. Никогда бы не подумал, что человек такой твердый. У мессира оруженосца шкура, будто у бегемота... Или у носорога.
Люди, которые никогда не шили по живому человеку и которым из-за особых обстоятельств или по неотложной необходимости приходится впервые накладывать швы, всегда удивляются, насколько тяжело проткнуть такую, казалось бы, податливую и мягкую кожу. Особенно если совершаешь эту процедуру не хирургической иглой, а подручным материалом - то есть хранящейся у каждой уважающей себя женщины и запасливого мужчины иголкой для шитья, а то и просто заточенной скобой. Следует дополнить картину непрекращающимся кровотечением, мгновенно промокающими тампонами, бестолковостью помощников (только монахини, неплохо освоившие лекарское искусство, хоть немного соображают) и липкими, скользкими пальцами, из которых выскальзывает инструмент. То еще удовольствие.
- Семь швов, - констатировал Гунтер, любуясь своей работой. - И еще четыре внутри. Пытался мышцу сшить, уж не знаю, как получилось... По-моему, правильно. Преподобная Мария, перевязывайте.
Аптечка Казакова располагалась в длинной пластиковой коробке с надписями на английском языке. Куча непонятных маленьких приспособлений в запаянных прозрачных пакетиках, шприцы-тюбики, известные и во времена Второй Мировой, а самое главное - роскошный перевязочный материал специально для тяжелых повреждений. Гунтер, немного подумав, разорвал один из пакетов, в котором оказалась странная подушечка с поверхностью, похожей на тонкий металл, приложил ее к свежей ране и быстро примотал прилагавшимся розовым бинтом. Мария Медиоланская наложила сверху несколько шелковых полос.
- Цефран... - германец перебирал не запачканным в крови мизинцем тюбики. - Ага, вот, по-моему... Только куда колоть? Серж!
Казаков то ли спал, то ли потерял сознание. Пришлось действовать наугад. Методика была избрана вполне логичная: один шприц вводится возле раны, один под кожу на спине, ниже лопатки. Или надо было в бедро? Глядишь, обойдется.
- Интересные инструменты, сын мой, - сестра Мария любопытно поглядывала на аптечку. - Никогда ничего подобного не видела.
- Сарацинские, - нашелся Гунтер. - Арабы - великие лекари.
- Хоть и язычники, - вздохнула монахиня. - У нас в обители хранится книга переводов благороднейшего Авиценны, но даже он не упоминал о таких... таких пузырьках с иглами.
- Последнее изобретение, - проворчал германец, захлопывая крышку аптечки. - Беренгария, вы устали?
- Ничуть, - отреклась наваррская принцесса. - Я отлично выспалась днем, делать все равно нечего.
- Как только очнется, - Гунтер глянул на Казакова, - вливайте в него как можно больше жидкости. Святые сестры, кроме вина, в монастыре есть еще что-нибудь попить?
- Виноградный сок, - быстро ответила Мария, а Клара Болонская робко дополнила:
- Настои разные... Облепиха, мята, чабрец... Я схожу к сестре травнице. В госпитале монастыря уже полтора десятка раненых, травница варит составы беспрерывно. Мы рады будем помочь благородному шевалье.
- Отлично, - кивнул Гунтер. - Я приду после рассвета, если ничего особого не случится. Сэр Мишель остался на Северной башне, я за него беспокоюсь.
- Вы... Вы меня бросаете одну? - наклонила голову принцесса.
- Ничего подобного. Сестры Мария и Клара не покинут вас, так ведь?
Монахини дружно кивнули.
- Если боитесь остаться без защиты... Кстати, ваше высочество, а почему ушел мессир Ангерран де Фуа? Ах, у него дела в городе? Очень благородно... Не беспокойтесь, если англичане прорвутся в Мессину, вы под защитой святой Матери-Церкви и, кроме того, вы невеста Ричарда.
- Ричарда, - вкрадчиво сказала Беренгария, и взгляд принцессы стал откровенно злорадным, - вскоре ждет ба-альшая неприятность... Аббатиса Ромуальдина вчера беседовала со святейшим Папой. Английскому королю дано три дня для того, чтобы он одумался. Затем наш пресвятой отец Климент будет вынужден отлучить его от Церкви...
- Не уверен, что мы продержимся три дня, - мрачно сказал Гунтер и, слегка поклонившись принцессе, шагнул к выходу из покоев, предоставленных монастырем вдовствующей королеве Элеоноре и дочери наваррского венценосца Санчо Мудрого. - Не прощаюсь, ваше высочество. Надеюсь, утром появиться вместе с живым и невредимым сэром Мишелем.